тем же.
Даже в почтовом доме, переполненном до отказа, молодому лорду предоставили все необходимые удобства: комнату для его свиты и спальню для него самого. Во внутренней комнате его ожидали приятные сюрпризы — кувшин вина и миска со сладостями. Вместо кровати было устроено огромное ложе из подушек, среди которых живописно раскинулось особое угощение. Женщина была одета с головы до кончиков раскрашенных ногтей, однако все ее драпировки оказались не толще паутины. Волосы цвета желтого масла вились крупными кудрями, и Сареван решил, что рука природы потрудилась над ними даже более щедро, чем над его черными косичками. Он нашел ее тело полноватым, однако довольно соблазнительным, чтобы вызвать у него желание, пусть и мимолетное, освободиться от своих клятв и вкусить с ней наслаждение.
Зха'дан был сражен и очарован. Он, наверное, бросился бы на нее, вытаращив глаза от изумления, если бы Сареван не удержал его. Он чуть не застонал, когда Хирел любезно заговорил с ней, позволил ласково прикоснуться к себе и отослал. Она изобразила сожаление и на прощание окинула мнимых рабов насмешливым и понимающим взглядом.
— Вы видели?! — изумился Зха'дан, когда она удалилась, чтобы предложить свои прелести другому, более сговорчивому клиенту. — На ее теле нет и волосинки, даже на…
Сареван перестал его слушать. Хирел устроился на подушках и дрожал, изо всех сил стараясь сдерживать себя. Сареван опустился на колени рядом с ним. Кулаки юноши конвульсивно сжимались. Он поднес их к глазам.
Сареван поймал его руки. Хирел не сопротивлялся, но кулаки так и не разжал. Сареван прижал их к себе — сначала к своей груди, потом к лицу. Они были холодные и дрожали.
— Львенок, — мягко произнес он, словно говоря с маленьким ребенком или с испуганным зверьком. — Хирел, мой маленький брат. Ты будешь сильным и победишь. Ты будешь жить и снова станешь Высоким принцем.
Хирел замер, но это нельзя было назвать спокойствием. Его кулаки разжались, и открылись глаза.
— Какая нежная у тебя кожа. — Он удивлялся как ребенок. Его пальцы двигались, поглаживая лицо Саревана. — Какая нежная.
— Я еще молод, — сказал Сареван с деланной беспечностью.
Кажется, он снова совершал безрассудство. Он освободил руки Хирела, но они не опустились. Глаза юноши излучали золотое сияние.
Сареван осторожно отодвинулся. Этот ребенок был намного красивее, чем шлюха хозяина почтовой станции, и определенно намного опаснее, к тому же он прекрасно знал об этом.
— Пока ты рядом со мной, мне трудно любить кого-то другого, — сказал он.
— Тогда я оставлю тебя, — ответил Сареван, — иначе ты обречен на целомудрие.
Хирел тщательно обдумал это и сделал убийственный вывод:
— Или же я, в свою очередь, обреку тебя на худшую участь, каким бы коварным ни было такое предательство. Мне надо всего лишь соблазнить тебя, что совсем нетрудно, а потом известить об этом вашего верховного жреца. И тогда они приговорят тебя к смерти.
— Теперь за это не казнят, — с тихим вызовом сказал Сареван. — Я просто потеряю мои ожерелье и косичку, а потом меня выпорют, вываляют в соли и публично выгонят из храма в присутствии всех моих собратьев-жрецов. — Осмелюсь предположить, что ты будешь обнажен. — Да, — ответил Сареван, — телом и душой.
— Но останешься жив. — Это уже не будет называться жизнью. — И тем не менее ты сознательно пошел на предательство, понимая, что это грозит тебе гибелью. — Ради некоторых вещей стоит умереть. — Но не ради меня?
Сареван сжал губы. Хирел не раскаивался в своих словах, но глаза опустил.
— Дитя, — сказал Сареван со зловещей мягкостью, — стань умнее. Излечись от меня. — А если я не хочу? — Тогда ты еще глупее, чем я думал. — Ты тоже, — бросил Хирел, вставая, чтобы выпить вина. И все-таки Хирел проявил благоразумие. В постель с собой он взял Зха'дана. Сареван свернулся клубочком в уголке, прижавшись к теплому боку Юлана, и старался не слушать, что они делают, даже если они не делали ничего. Он сказал себе, что он не любитель мальчиков, и это было чистой правдой. Он сказал себе, что дорожит клятвами, данными богу, и это было еще большей правдой. Еще он сказал себе, что у него нет никаких причин для терзаний, но это абсолютно не соответствовало истине.
Будь проклят этот мальчишка, открыто заговоривший о том, о чем Сареван заставлял себя забыть. Будь проклят он сам за то, что позволил этим мучениям одолеть себя. Победа его святости далась ему нелегко. Его тело знало, какова цена этой победы, и испытывало к обету жреца не больше симпатии, чем сам Хирел. Стоило Саревану подумать о женщине, как оно восставало против него.
Когда он думал о Хиреле, его тело даже не вздрагивало. Но его душа еще никогда не была так близка к падению; его душа находилась в смертельной опасности.
То, что происходило между ним и его братом-принцем, не было дружбой. Очень часто их отношения сводились к прямо противоположному. И тем не менее мысль о разлуке, о том, что он больше никогда не увидит этого несносного ребенка или, хуже того, что он встретится с ним на поле брани, была невыносима для Саревана.
В ранней юности он никак не мог понять одну вещь и не знал, как к этому подступиться. У других детей были матери, отцы, дядья: это было нормально и правильно. Но ни одна мать, ни один отец или дядя не были похожи на его собственных. Перед глазами его магической силы они представляли собой единое тело, в котором явственно различались все трое. Когда Мирейн творил свою великую магию, он никогда не обходился без своей императрицы и без своего побратима.
— Он не может, — как-то раз сказал лорд Вадин, когда Сареван осмелился спросить об этом.
Мирейн был слишком исполнен королевской гордости, чтобы подойти к нему с подобным вопросом, а Элиан не относилась к тому типу людей, которые отвечают на трудные вопросы о себе. Вадин же всегда находил время для маленького принца со всеми его проблемами. Хотя он был самым блестящим лордом в своем северном наряде и самым высоким человеком из всех, кого знал Сареван, хотя его борода сверкала сединой, когда ему не было еще и тридцати, он никогда не вел себя сурово или надменно в общении с детьми.
Он сидел на голубой мягкой траве Аншан-а-Ормала, на склоне холма, который спускался к лагерю Солнцерожденного, и улыбался Саревану. После недолгого раздумья Сареван решил, что лучше получить удовольствие, чем тешить свою гордость; он устроился на коленях своего дяди и принялся играть одной из многочисленных цепочек, которые поблескивали на его груди.
— Твой отец не может творить великую магию без нас, — повторил Вадин. Он обладал еще одним достоинством: никогда не относился к Саревану как к малому ребенку. Они всегда разговаривали как равные. — Каждый из нас является самим собой, насчет этого можешь не волноваться. Но когда мы пользуемся силой, мы становимся единым существом. Возможно, кто-то сочтет это ужасным, неестественным. А я назвал бы это просто необычным.
— Никто из вас не стремился к этому, — сказал Сареван. Вадин рассмеялся.
— Да уж конечно! Если бы в ту пору, когда мы впервые встретились с Мирейном, мне сказали, во что мы превратимся, я думаю, что убил бы его, а потом и себя. Или убежал бы куда-нибудь далеко, чтобы никогда не возвращаться. — Почему?
— Я не был рожден магом, — сказал Вадин. Теперь он не смотрел на Саревана; его глаза были устремлены на солнце. Сареван знал, что никто, кроме Вадина, Элиан, Мирейна и его самого, не может этого делать. Только в их жилах течет кровь Солнца. Он очень гордился этим, хотя и испытывал легкий страх. Солнечные лучи наполнили черные глаза Вадина огнем, подобно тому как вода наполняет чашу. Он продолжал говорить, словно вспоминая то, что произошло давным-давно, но не стерлось из памяти:
— Я был простым человеком, наследником одного лорда с гор. Я знал, каков будет мой удел. Вырасти в доме отца вместе с братьями и сестрами. Отправиться на службу к королю на пару лет, чтобы оправдать честь моего дома. Вернуться домой и готовиться стать повелителем Гейтана, а после смерти моего отца занять его место, обзавестись женами и законными наследниками и править страной так же, как это делали
