— насмешка, а у меня сразу пропадает охота задавать дурацкие вопросы…
Отгремели колокола громкого боя. Личный состав занял боевые посты.
Справа от меня, перед пультом управления лодкой, стоит Крамцов, инженер-механик “Пионера”. Он худой, длинноногий, с высоким сократовским лбом и ранними залысинами. У пульта, спиной ко мне, склонились операторы. Они перебрасываются короткими служебными фразами вроде: “Внимание, переключаю эжектор… Давление на марке… Вакуум в конденсаторах — норма…”, чуть дальше, откинувшись на кожаную спинку похожего на пилотское кресла, замер рулевой. Руки его, лежащие на контроллерах, неподвижны: подводную лодку по курсу и глубине ведет автомат — гирорулевой.
Слева от меня штурманский пост. Коля Андреев, корабельный штурман, что-то подсчитывает на логарифмической линейке. Губы его беззвучно шевелятся. Перед ним карта, и по ней чертит кривые нашего пути прибор, напоминающий черного длинного паучка.
Капитан 2-го ранга Круглов стоит на своем командирском месте посредине отсека. Справа и слева от него голубые экраны лодочных телевизоров, ряды квадратных, круглых, прямоугольных шкал и циферблатов. Изредка он подтягивает к губам микрофон на пружинном подвесе и отдает распоряжение чуть глуховатым, спокойным голосом.
У Ивана Васильевича простое русское лицо: немного вздернутый нос, упрямый подбородок, чуть выпирающие скулы и тонкие губы. Он удивительно выдержан. Я ни разу за время плавания не слышал, чтобы Круглов на кого-нибудь повысил голос, хотя поводы для этого, пожалуй, и были. Просто умеет вовремя сдерживать себя и хорошо воспитан. Круглова выдают глаза: то серые, задумчивые, то отливающие холодной сталью, а то насмешливые, с искорками в глубине зрачков.
Старший помощник Никитин, приняв доклады из отсеков, поворачивается к командиру и чеканит:
— Подводная лодка к бою готова!
Круглов не отвечает: задумчиво смотрит в голубой листок, что держит в руке. Старпом повторяет доклад. Командир поднимает голову, не спеша складывает листок, проглаживает пальцами на сгибах и, немного помедлив, приказывает:
— Отбой боевой тревоги! Готовность номер один… Я пойду к себе, старпом.
Он спускается с платформы и идет из отсека. Его провожает десяток пар настороженных глаз. В них немой вопрос: “Командир взволнован. Что-то случилось. Но что?…”
Рядом со мной сидит штурманский электрик Толя Скворцов. На его курносой физиономии прямо-таки написано пламенное желание поговорить. Он заговорщицки подмигивает мне, косится на своего начальника лейтенанта и тихонько шепчет:
— Заметили, как сегодня старпом тревогу объявлял?
— Нет. А что? — шиплю я в ответ и украдкой поглядываю на Никитина — он не выносит посторонних разговоров в центральном посту.
— А то, что объявил не как обычно “учебно-боевая”, а просто — “боевая тревога”. Может…
— Скажешь тоже, — машу я рукой и смеюсь.
— Разговорчики! — обрывает наш шепот сердитый раскатистый бас Никитина, и в центральном посту надолго воцаряется тишина. Ее нарушает пронзительный телефонный звонок. Старпом снимает трубку, слушает, наморщив лоб гармошкой, отвечает: “Есть!” — и, повесив трубку, подтягивает к губам микрофон. Его голос звучит громко и строго:
— Командир приглашает к себе научных сотрудников института. Повторяю… Командир приглашает…
Дальше я уже не слушаю, тороплюсь из отсека. Толя Скворцов подмигивает мне: дескать, “видишь? А что я говорил?”
— Ерунда! — проходя мимо, шепчу ему. — Фантазируешь…
Наш “интеллектуальный дуэт” (так в шутку нас прозвали моряки) сидит в каюте командира. Иннокентий и я восседаем рядком на диване, Круглов занимает кресло. Командир бледен, очень собран и излишне официален, даже чопорен. Чего-чего, а уж последнего за ним прежде не замечалось.
— Товарищи, мною получена радиограмма штаба, — наконец говорит он и косится на лежащий перед ним голубой листик бумаги. В голосе чувствуется сдерживаемое напряжение. — Весьма срочная радиограмма, — подчеркивает он. — Она существенно меняет план нашего похода…
— Меняет?… Но почему? Что случилось? — восклицаем мы в одни голос.
— “Пионеру” приказано срочно перейти в другой район океана.
— Но у нас непочатый край дел… Наш план… Вы шутите? — машет обеими руками Иннокентий.
Круглов пристально смотрит на него. В глубине глаз у него — льдинки. Сухо отвечает:
— Какие уж тут шутки? Получен приказ, и я буду выполнять его как боевой. Впрочем, лодка уже начала его выполнять…
Иннокентий нервно снимает и снова водружает на нос очки.
— Приказ… Как боевой… Не понимаю… Почему мы должны бросить налаженную работу и мчаться куда-то сломя голову? Во имя чего все это?
— Во имя мира, — отвечает Круглов.
— Мира?
— Да. Вы же слушаете сообщения радио. Есть данные, что готовится провокация против наших торговых судов. Их ожидают голодные и больные люди, оставшиеся без пиши и без крова после урагана. Кое-кому не по нутру наша помощь острову Свободы. Они объявили блокаду острова, послали к нему свои корабли, самолеты и трубят на весь мир, что не пропустят ни грамма лекарств, ни мешка муки.
— Но это же черт те что! — восклицает Иннокентий.
— Позвольте, но ведь существует международное право? — возмущаюсь я.
Круглов машет рукой.
— Они признают одно право — право сильного.
— Но при чем тут наш “Пионер”? — пожимает плечами Иннокентий. — И потом мы так далеко от тех мест.
Губы Круглова чуть дрогнули, но он очень вежливо объясняет:
— Мы должны помешать провокации. И не только наш “Пионер”… А расстояние… — он усмехается, — думаю, успеем как-нибудь.
— И вы пойдете им навстречу? — заглядывая в глаза командиру, спрашивает Иннокентий.
— Да.
— И?… — Иннокентий, не договорив, тычет через плечо большим пальцем в сторону ракетного отсека.
— Если получим приказ, — сквозь стиснутые зубы твердо отвечает командир. — Однако надеюсь, дело до этого не дойдет.
Он умолкает. Молчим и мы. Иннокентий, побарабанив пальцами по краю стола, неуверенно спрашивает:
— А как же мы, штатские?… — и, опережая ответ командира, как решенное объявляет: — Мы остаемся с вами. Не так ли, Сергей? — поворачивается он ко мне.
Но Круглов отрицательно качает головой.
— Это исключено. Завтра на рассвете лодка встретится с научно-исследовательским судном “Крузенштерн”, и вы перейдете на него.
— Но мы не хотим… Мы не согласны! — горячится Иннокентий.
— Инструменты, документацию и, конечно, свои вещи вы возьмете с собой, — невозмутимо говорит Круглов и поднимается с кресла. Ясно, разговор окончен.
Обескураженные и раздосадованные, мы отправляемся к себе в каюту. Иннокентий уходит в свой угол и принимается опорожнять шкафчики. Вскоре на его койке вырастает гора из книг, носильных вещей, инструментов и деловых бумаг. Иннокентий, высокий, тощий, топчется возле койки и бормочет под нос что- то неразборчивое и очень сердитое.
У меня сборы недолги, спустя полчаса я свободен. Хочу помочь Иннокентию, но он гонит меня:
