Маленький друг

— Вы что, собираетесь обручиться с мистером Саммером? — выпалила как-то Харриет, будучи в гостях у Аделаиды. Та битый час рассказывала ей об уме и тонкой душевной организации мистера Саммера и о том, «как папочка всегда высоко ценил этого человека», хотя от Эдди Харриет знала, что судья Клив всей душой презирал «ничтожного человечишку».

Аделаида рассеянно потрогала сережку и, прищурившись, оглядела Харриет:

— Это твоя бабушка подучила тебя спросить?

«Она что, считает меня умственно отсталой?»

— Нет, мэм.

— Надеюсь, — с ледяным смешком проговорила Аделаида, — я не кажусь тебе настолько старой… — она встала и пошла к двери, по дороге оглядев себя в зеркале таким взглядом, что у Харриет упало сердце.

Грохот днем стоял невероятный. В трех улицах от их дома с восьми утра и до позднего вечера работали бульдозеры, пронзительно визжали пилы — это баптисты расчищали около своей церкви еще одну площадку для парковки. Этот глухой рокот ужасно действовал на нервы, порой Харриет казалось, что началась война и по улице идут танки и марширует вражеская пехота.

Библиотека была закрыта — читальный зал ремонтировали, перекрашивали стены в желтый цвет. Харриет всегда так нравились старые, потемневшие от времени дубовые панели на стенах читального зала, придающие библиотеке благородный, ученый вид. Как можно закрасить такое прекрасное темное дерево этой жуткой цыплячьей желтизной? Однако ее мнения не спросили. Соревнование по летнему чтению прошло, и Харриет его не выиграла. Делать ей было абсолютно нечего.

Единственное место, где Харриет чувствовала себя более или менее комфортно, был бассейн. Каждый день в час дня она брала свое большое махровое полотенце и отправлялась в Загородный клуб. Сейчас, в конце августа, там было совсем мало народа — только несколько мамочек со своими выводками малышей да пара дам, не успевших загореть в начале лета. Харриет ныряла в прохладную воду (в мелком конце бассейна она была температуры теплого чая) и несколько раз проплывала бассейн, следя за белыми бликами света на стенах и радуясь ощущению силы в теле. Однако большую часть времени она проводила в позе мертвеца, лежа вниз лицом, раскинув руки, на поверхности бассейна, считая секунды. Что только не приходило ей в голову в эти минуты, но чаще всего она представляла себя Гудини, освобождающимся от цепей под водой и уплывающим вниз по течению реки… в то время как наверху дежурили полисмены с часами, а жена мэтра истерически рыдала и картинно падала в обморок, чтоб отвлечь внимание зрителей.

Харриет за лето изрядно натренировалась задерживать дыхание — она могла спокойно провести под водой больше минуты, а в неподвижном состоянии проводила не дыша более двух минут. Иногда она считала секунды, но чаще всего просто погружалась в состояние транса. «Корабль разбит о скалы, все мои товарищи утонули, — она представляла себе изломанную громаду судна, погружающуюся, как раненый кит, в пучину океана посреди закипающей кровью воды, — я осталась одна, никто не придет мне на помощь». Как ни странно, подобные мысли ее успокаивали.

Харриет болталась в позе мертвеца уже больше часа, практически не двигаясь, поднимая голову, только чтобы набрать воздуха в легкие, когда вдруг услышала, как кто-то произнес ее имя. Она нырнула, сделала под водой несколько гребков и выплыла на поверхность. Моргая, чтобы сбить воду с глаз, она взглянула вверх и увидела Пембертона, возвышающегося над бассейном в кресле спасателя. Он тут же вскочил и с размаху прыгнул в воду. Харриет отвернулась от столба водяных брызг, опять нырнула и под водой поплыла в мелкий конец бассейна, но Пембертон оказался проворнее и, обогнав, преградил ей дорогу.

— Эй! — сказал он, когда мокрое лицо Харриет появилось из воды. — Ты прилично натренировалась за лето, как я погляжу. Сколько ты можешь пробыть под водой, а? Нет, серьезно, — добавил он, не получив ответа, — давай засечем время. У меня есть секундомер.

Харриет почувствовала, как ее лицо заливает краска.

— Да ладно, что это с тобой? Почему ты не хочешь попробовать?

Харриет не знала почему. Внизу, под водой, ее ноги казались ужасно белыми и ужасно толстыми.

— Ну, как хочешь. — Пембертон опустился в воду по плечи, так что его лицо оказалось на одном уровне с лицом Харриет. — А тебе не скучно так болтаться в воде? Крис говорит, ему это уже надоело.

— Крис? — спросила Харриет после недоуменной паузы и подивилась тому, как звучал ее голос — сухо, надтреснуто, будто она не произносила ни слова уже много дней.

— Когда я его сменял сегодня, он сказал: «Посмотри на эту девчонку, она целый день плавает в воде как полено». Он сказал, что мамаши пожаловались ему, что они тебя боятся, ха-ха-ха! Боятся, что ты утонула! Вот чудачки! Как будто он позволит мертвой девочке болтаться у себя в бассейне! — Он расхохотался, но, увидев, что ему не удается расшевелить Харриет, отплыл немного дальше.

— Хочешь колу? — спросил он. Его тон внезапно напомнил ей Хилли. — Эй! Бесплатно! Я угощаю.

— Нет, спасибо.

— Слушай, а почему ты не сказала мне, что Алисон была дома, когда я звонил вчера?

Харриет посмотрела на него так странно, что Пембертон невольно наморщил лоб. Не говоря ни слова, она отвернулась и быстро поплыла прочь. Так и было: она сказала ему, что Алисон нет дома, хотя та была в соседней комнате. Она даже не знала, зачем она это сделала, не могла найти ни единой причины.

Он поплыл за ней, она слышала плеск у себя за спиной. «Ну что он привязался ко мне?» — подумала она с отчаянием.

— Эй, — услышала Харриет его сочувственный голос. — Я слышал, что Ида Рью уволилась. — Пембертон опять оказался перед ней. — Ты что, плачешь? — Он протянул руку, видимо, чтобы погладить ее по плечу, но Харриет резко ударила его по кисти и, нырнув, под водой поплыла к бортику. Не оглядываясь, она торопливо вылезла наружу и, оставляя за собой мокрые следы, побежала в дамскую комнату переодеваться.

— Харриет! — слышалось сзади. — Не надо, не уходи! Плавай тут сколько душе угодно, я не против…

Единственное, что придавало существованию Харриет какой-то смысл, была месть, которую она приготовила Дэнни Ратклиффу. Харриет решила его убить. Она думала о нем постоянно, иногда проверяя, не угасла ли ненависть, подобно тому как проверяют языком гнилой зуб — болит ли еще? Но каждый раз при мысли о том, что он сделал, возмущение окатывало ее горячей волной, словно затрагивался обнаженный нерв.

Лежа на полу в спальне, она рассматривала черно-белую фотографию, которую вырезала когда-то из ежегодного альбома выпускников. Самая ее «обычность», которая когда-то поразила ее, теперь вызывала такое отвращение, как будто она смотрела не на живого человека, а на воплощение зла. Он должен ответить за все. То, что происходит вокруг нее, — его рук дело. Только смерть может искупить то, что он сотворил.

Да, она бросила змею на его бабушку, но это не принесло ей ни малейшего облегчения. Бабушку было даже немного жалко, хотя особых эмоций по ее поводу Харриет почему-то не испытывала. Интересно было другое. Когда она встретилась с ним взглядом там, около похоронного салона, она ясно увидела, что он ее узнал. Хотя он был мертвенно-бледен и выглядел каким-то отрешенным, не заметить огня, вспыхнувшего в его глазах при виде ее, было невозможно. У Харриет тогда возникло странное ощущение, что он думает о ней не меньше, чем она о нем.

Харриет с неприязнью вспомнила об окружающих ее взрослых. Их всех, так или иначе, жизнь забила настолько, что они не желали сопротивляться ее свирепым атакам. «Это Жизнь!» — говорили они. «Это Жизнь, Харриет, вырастешь, сама поймешь, что это так».

Так вот, она не собиралась ждать, пока вырастет и эта самая Жизнь закует ее в оковы с ног до головы. Она будет действовать сейчас, пока ее чувства не остыли, пока выдерживают нервы и пока у нее есть опора — ее собственное гигантское одиночество. Никто не поможет ей, никто и никогда. Даже Хилли уже не интересуется их делами, он с головой погружен в дела своего оркестра. Последний раз, когда она позвонила ему (сама позвонила!), он полчаса грузил ее совершенно неинтересными ей сплетнями о «крутых