времени. Потом «Дом Семи Невзгод» дочиста сгорел при пожаре — огонь осветил ночное небо на несколько миль вокруг. Дэнни помнил, каким взглядом его отец обменялся с бабкой, как будто они ничего другого и не ожидали, так и знали, что этим все закончится. Несчастье заносчивых «аристократов» было отличным поводом позлорадствовать, тем более что Гам в юности собирала в тех полях хлопок. Да, бедная старая дама поистине низко пала, если живет в таком маленьком бунгало после своего огромного особняка, и это показалось Дэнни грустным и почему-то загадочным. И Робин давно уже мертв. Робин был хороший, добрый, щедрый мальчик, а какой-то грязный обдолбанный мерзавец взял да и убил его, наверное, просто так, развлечения ради, без всякой цели. В школьном коридоре он тогда удивился, увидев миссис Мартер (противную училку с толстой задницей и начесом на голове, которая однажды заставила Дэнни целую неделю проходить в желтом женском парике за какой-то проступок, о котором он уже и не помнил) без обычного шиньона. У нее были красные, заплаканные глаза, и она что-то возбужденно шептала на ухо другой учительнице. А на следующем уроке миссис Мартер объявила: «Класс, у меня для вас печальные новости», и Дэнни вначале подумал, что она просто разводит их, однако, когда она велела им достать мелки и нарисовать родителям Робина прощальные картинки, он понял, что она не шутит. Он тогда нарисовал Бэтмана, Человека-Паука и всех четырех черепашек Ниндзя, которые стояли, взявшись за руки, около дома Робина. Он хотел нарисовать их в сражении — освобождающими Робина из рук злодеев, но у него получилось плохо, поэтому он нарисовал новую картинку, где они стояли и смотрели прямо перед собой. Подумав немного, он нарисовал себя тоже, немного в стороне. Он знал, что подвел Робина. Если бы он не попался на глаза их кухарке и она не помчалась за ним по улице со шваброй в руке, Робин вполне мог бы быть сейчас жив.
Однако чувство опасности с тех пор не покидало Дэнни — ведь они с Кертисом болтались по улицам с утра до вечера. А вдруг маньяк так и бродит где-то поблизости? Хотя Кертиса легко было уговорить спрятаться, он не переставал болтать на своем птичьем языке и заткнуть его было невозможно. Но, несмотря на невменяемость Кертиса, Дэнни предпочитал компанию младшего братишки полному отсутствию таковой. Не было ничего хуже, чем бродить по пустынным, темнеющим городским улицам в одиночестве. Любой звук пугал его, любое движение в темноте чужих дворов приводило в ужас. А то, что он почти никогда никого не видел, почему-то еще сильнее убеждало его в существовании таинственного маньяка, настолько хитрого и неуловимого, что он был практически неуязвим. Дэнни начали мучить кошмары, пару раз он даже просыпался в мокрой постели.
Хотя Дэнни не был плаксой (отец не позволял «распускать нюни» даже Кертису), один раз он не выдержал и разревелся прямо посреди семейного ужина в присутствии отца и братьев. Отец, конечно, сразу же дал ему повод поплакать как следует, а после жестокой порки Рики Ли поймал его за ухо в коридоре. «Небось он был твоим дружком, сучонок», — прошептал он.
— Небось тебе жаль, что это не ты помер… — раздумчиво прошепелявила Гам.
И на следующий день Дэнни пошел в школу другим человеком, притворяясь, что ничего не боится, хохоча и хвастаясь и рассказывая небылицы о том, чего не было и быть не могло. Как будто он завидовал Робину, его посмертной славе… Хотя чему завидовать — пусть жизнь и не баловала Дэнни, по крайней мере он был жив. Пока.
Тренькнул звонок над дверью, и на пороге закусочной появился Фариш, сжимая в руках промасленный пакет. Увидев пустую машину, он остановился как вкопанный. Дэнни медленно вышел из стеклянной будки, так же медленно пошел навстречу брату: правило номер один — никаких резких движений. В последние дни поведение Фариша становилось все более непредсказуемым и даже опасным.
Фариш повернул голову в сторону Дэнни — глаза его совсем остекленели.
— Что ты там делал? — спросил он.
— Мм, ничего особенного, просто просматривал телефонную книгу, — пробормотал Дэнни, пытаясь обойти Фариша слева и сохраняя на лице нейтральное выражение вежливого внимания. В такие минуты любой пустяк мог вывести Фариша из себя, тогда он бросался на окружающих как сорвавшийся с цепи бешеный пес. Вчера, например, он с такой силой бухнул на стол стакан с молоком, что отбил у него дно.
Фариш следил глазами за каждым его шагом.
— Ты не мой брат, — сказал он наконец.
Дэнни обернулся, одной рукой держась за дверцу машины.
— Что? — спросил он.
Без всякого предупреждения Фариш бросился вперед и ударом в челюсть сбил его с ног.
Когда Харриет добралась до дома, мать была наверху, разговаривала по телефону с ее отцом. Это уже само по себе было плохим знаком, поэтому Харриет села на ступеньку лестницы, положила руки на согнутые колени, опустила на них подбородок и стала ждать. Прошло полчаса, но мать не появлялась из спальни. Харриет взобралась на одну ступеньку вверх, потом еще на одну и так продвигалась по лестнице, пока не оказалась почти под дверью материнской комнаты. Она напрягла слух, но, хотя голос Шарлот был вполне отчетливо слышен (низкий, хрипловатый), слов различить она не могла.
В конце концов она сдалась и пошла на кухню. Дыхание все еще сбивалось, и в груди время от времени напрягалась и как будто рвалась какая-то жилка. Через открытое окно виден был грандиозный закат — багрово-красно-фиолетовый, как всегда в конце лета перед сезоном тайфунов. «Господи, хорошо, что я не побежала назад к Эдди!» Ослепленная паникой, она почти привела их к дому Эдди, а ведь ее бабушка, хоть и имела железный характер, все равно была лишь слабой старушкой, да еще со сломанными ребрами.
Харриет решила проверить замки на дверях и пришла в ужас — оказывается, их дом все время стоит практически открытый! Она сама сломала шпингалет на задвижке задней двери пару лет назад — вырвала крепление с корнем, — с тех пор он так и болтался на одном болте. А окна? Все окна открыты и днем и ночью! Как же раньше она этого не замечала? Что она теперь будет делать? Как она сможет помешать ему прийти за ней ночью — просто влезть в окно или войти в незапертую дверь?
По лестнице простучали легкие шаги — Алисон вбежала на кухню и бросилась к телефону, как будто хотела позвонить. Она подняла трубку, послушала несколько секунд со странным выражением на лице, потом тихонько положила ее обратно на рычаг.
— С кем это она говорит? — спросила Харриет.
— С отцом.
Алисон пожала плечами, но и она выглядела озабоченной. Быстро повернувшись, она бросилась по лестнице назад, к себе в комнату. Харриет тихонько подошла к телефону и сняла трубку.«…Я не имею права винить тебя», — говорила мать жалобно. Раздражение отца и его нетерпение были ясно слышны в его вздохе. «Что ж, приезжай и убедись сама, если не веришь мне», — сказал он. «Я не хочу, чтобы ты говорил то, чего на самом деле не думаешь».
Харриет повесила трубку — она боялась, что мать будет жаловаться на нее, но такой оборот событий испугал ее еще больше. А вдруг они помирятся? Тогда им придется переехать в квартиру отца. Здесь, в доме, по крайней мере, было где спрятаться от него, к тому же близость Эдди и тетушек отчасти его утихомиривала. То, что они находились где-то рядом, пусть даже на соседней улице, давало Харриет силы пережить его внезапные шумные наезды. Но в той квартире всего пять комнат — от отца негде будет укрыться.
Как будто в ответ на ее мысли за спиной послышался грохот — бабах! — и Харриет подпрыгнула, прижав руку к горлу. Это обрушилась вниз створка жалюзи, сметя на пол целую кучу засорявших подоконник предметов: горшок с красной геранью, несколько пачек журналов, полную окурков пепельницу. На мгновение Харриет застыла, глядя на черные комья земли на линолеуме.
— Эй! — тихо позвала она, но какой бы призрак ни пронесся сейчас через комнату, ответа он ей не дал. Внезапно ей стало очень страшно, как будто она уже находилась на прицеле винтовки. Повернувшись, она бросилась из кухни, словно за ней гнались все демоны мира.
Юджин, нацепив на нос очки, заказанные в аптеке, сидел за столом трейлера Гам и перебирал буклеты, которые он подобрал в окружном департаменте по сельскому хозяйству: «Овощи и фрукты», «Мой сад», «Огород на трех метрах». Его укушенная змеей рука все еще висела на перевязи и имела неживой вид
