Маленький друг

рыгнуть. Смесь кошачьей мочи с формальдегидом — вот на что он был похож, этот запах, и он проникал повсюду, оседал на мебели, на одежде, растворялся в воде и воздухе, даже пластмассовые чашки его бабки насквозь провоняли мочой, а иногда Дэнни с ужасом замечал, что и сам он пахнет так же. Что уж говорит о Фарише — к нему сейчас на три метра было страшно подойти.

Дэнни лежал не двигаясь, пытаясь нормализовать дыхание и попробовать удержать в себе тот скудный ужин, что он съел накануне. Последние несколько недель он все время был под кайфом, почти не спал, так, кемарил по часу то днем, то ночью. Обычно он даже помнил в общих чертах, что делал накануне, хотя и не совсем отчетливо. Он ясно помнил, например, пронзительно-синее небо над головой, быструю музыку, льющуюся из приемника машины, свою ногу на педали газа, мелькающие за окнами деревья и дорожные знаки: надо разгоняться, ехать быстрее, быстрее, дни, ночи пролетали мимо так же стремительно, как километровые столбы на прямом участке шоссе. Не важно, куда ты двигаешься, важно, что ты двигаешься быстро. Некоторые его знакомые, правда (сам Дэнни был уверен, что он-то не попадется на эту удочку), с разгону зашли так далеко, что назад вернуться уже не смогли. Плохо кончили эти бедняги, и смотреть на них под конец было противно и страшно. Безумные, исхудавшие до дистрофии, бледные, с изменившимися лицами, они сегодня были уверены, что их заживо съедают черви, завтра — что их девушки изменяют им с огнедышащими драконами, а послезавтра — что за ними из телевизора следят агенты ЦРУ или что собаки лают азбукой Морзе. Дэнни знал одного такого доходягу — тот был просто живым скелетом (его звали мистер Рокинхэм, впрочем, он давно умер). Так вот, этот мистер Рокинхэм был уверен, что его пожирают глисты, днями сидел и резал себе бритвой руки, пытаясь зарезать своих невидимых врагов, шепча в экстазе: «Ага, попался!» или: «Вот тебе, гаденыш», пока не истек кровью. Сам Фариш пару раз приближался к такому состоянию — страшная картина полного распада личности, что ни говори. Дэнни совершенно не собирался повторять их судьбу. Он-то был в порядке, только вот руки у него дрожали и потел он, как свинья, да еще не мог выносить громких звуков. «Нервы не в порядке, — говорил он себе, — сдают у меня нервы, вот и все». Каждую ночь его мучил один и тот же кошмар — что-то невыразимо страшное, бесформенное, слепое и смрадно-бездыханное затягивало его в свое чернеющее нутро, наполняя смертельным ужасом, от которого он не мог отойти даже днем.

Жирные черные мухи облепили лежащий на столе кусок подсохшей булки с джемом — его вчерашний обед. Когда Дэнни поднялся с кровати, они тоже с жужжанием взлетели и закружились вокруг его головы, совершая немыслимые пируэты, а потом, как по команде, дружно спикировали вниз и снова уселись на булку.

Теперь, когда его братья Майк и Рики Ли были в тюрьме, Дэнни жил в своем трейлере один, как король. Он содержал свое жилище в идеальной чистоте, но все равно, обстановка вагончика ему совсем не нравилась — от старости он стал неприятно обветшалым и как будто вечно захламленным, сколько его ни чисти. Дэнни с неприязнью осмотрел выцветшие обои с потеками воды и тяжело опустился на стул. Из нагрудного кармана джинсовой куртки он достал круглую жестяную коробку, где у него была припасена целая унция измельченного в порошок метамфетамина.

Он насыпал порошок на тыльную сторону ладони, наклонил вперед черноволосую голову и сделал сильный вдох. Слизистую приятно и привычно обожгло, глаза немедленно заволокло слезами, контуры предметов смазались. Однако ощущение размытости вскоре прошло — цвета приобрели еще большую яркость, предметы — четкость, а жизнь показалась гораздо веселее. Дрожащими руками Дэнни насыпал себе еще одну понюшку, до того, как приход от первой прокатился по всему телу.

Аааааах, да, неплохо, черт его подери! Домик в деревне, корова и коза. Радуги в полнеба, пение соловья в роще. Что за чудесная начнется жизнь! Дэнни вскочил, руки так и чесались сделать что-нибудь хорошее. Застелил одеяло ровно, без единой морщинки, выбросил в мусорное ведро пустую банку из-под пива и остатки булки. На журнальном столике у него был разложен пазл, над которым он трудился уже не один день, — тысяча кусочков, составляющих нежную зимнюю картину, покрытые снегом деревья и водопад на заднем плане. Заняться пазлом, что ли? Или пойти погулять? Вроде бы погода налаживается, вон как солнце светит из окна…

«Пошли вон!» — вдруг истошно заорал Дэнни и в ужасе оглянулся посмотреть, кто это так орет. Оказывается, он совсем забыл, что успел пристукнуть двух мух и теперь с недоумением разглядывал жирные черные следы на ободке ковбойской шляпы. А она откуда взялась здесь? Он же точно помнит, что оставил шляпу в машине…

«Откуда ты взялась?» — сказал он шляпе. Вот это было действительно странно, странно и очень подозрительно. Оставшиеся в живых мухи в испуге вились над головой, но его внимание было приковано к шляпе. Внезапно ему стало до дрожи неприятно держать ее в руках, и Дэнни швырнул шляпу на кровать — ее наглый вид и самоуверенный изгиб полей испугал его еще больше. Нет, определенно ему надо выйти на воздух. А эта мерзость пусть полежит здесь, подумает, как ей жить дальше. Дэнни хрустнул шеей, подтянул джинсы и вышел наружу.

Его брат Фариш, развалясь, полулежал в алюминиевом кресле напротив самого большого трейлера, в котором жила их бабушка, и вычищал грязь из-под ногтей перочинным ножиком. На грязной, заплеванной земле сидел их младший брат Кертис и ласкал грязного черного котенка, то щекоча ему уши, то прижимая его к щеке. Мать Дэнни родила Кертиса в сорок пять лет — тогда она была уже безнадежной пьяницей, и, хотя они вместе с отцом (тоже уже покойным) всеми силами пытались избавиться от плода и дружно причитали из-за того, что Кертис все-таки родился живым, их брат вырос на редкость добрым существом. Конечно, он был несколько заторможенным, ужасно неуклюжим и почти совсем глухим, но в остальном Кертис отличался от остальных членов семьи тем, что любил всех без разбору — и людей, и животных.

Фариш коротко кивнул Дэнни, не глядя на него, и желваки заиграли на его обрюзгших щеках. Он уже с утра был под кайфом. Его коричневый комбинезон, который обычно выдают почтовым рабочим, был расстегнут до пояса, обнажая клочья густо растущих на груди черных волос. Зимой и летом Фариш носил только такие комбинезоны и не признавал другой одежды. Когда-то он работал на почте, разносил письма и газеты по домам: может быть, оттуда и пошла эта привычка. Фариш печально вздыхал, вспоминая то времечко: работа была для него практически идеальной — наилучший способ выяснить, кто из соседей не закрывает окна на щеколду, кто хранит ключи под ковриком, а кто оставляет незапертой машину. Его, конечно, поперли оттуда, и он еще легко отделался, — его посадили ненадолго, — не смогли доказать, что грабежи он совершал в рабочее время.

Дэнни уже направился было к большому трейлеру, как вдруг Фариш выпрямился в кресле, щелчком сложил ножик и посмотрел на брата. Один глаз его был полностью закрыт катарактой и представлял собой беловатое пятно без намека на зрачок. Дэнни всегда пугался, когда надо было смотреть брату в глаза.

— Гам и Юджин немного повздорили из-за телевизора, — сказал Фариш. Гам была их бабушкой, матерью их отца. — Юджин хотел запретить Гам смотреть «ее родню».

Оба брата уставились вдаль, на виднеющийся позади трейлера густой, безмолвный лес, Фариш так и сидел в кресле, а Дэнни стоял рядом с ним. Моя родня — так бабушка Гам называла свой любимый сериал.

— Юджин считает, что это не по-христиански: в ее возрасте смотреть, как люди трахаются, — сказал Фариш и хрипло захохотал. Он стукнул кулаком по своему колену с таким оглушительным хлопком, что Дэнни подпрыгнул от неожиданности. — Подумаешь, а рестлинг лучше, что ли? Сам-то он его смотрит, и хоть бы что. А что христианского в рестлинге, скажи мне?

Все братья Ратклиффы (кроме Кертиса, который любил всё, даже падающие с деревьев листья) не слишком тепло относились к Юджину. Он был вторым по старшинству братом после Фариша и после смерти папаши на какое-то время стал его бессменным помощником, правой рукой и мозговым центром операций семейного бизнеса (преимущественно грабежи и кражи со взломом). Но потом, в тюрьме, к нему неожиданно явился Иисус и пошло-поехало: «Воровать не буду, того делать не стану, буду служить Иисусу…». Руки пачкать больше не хотел, а кушал с таким же аппетитом, что и другие! Бабка-то ему так и сказала: «Что же ты, внучек, ругаешь дьявольские дела, которые братья твои творят, а от дьявольского угощения не отказываешься?» Но Юджину, похоже, было глубоко наплевать на упреки братьев. В ответ на их наскоки он менторским тоном зачитывал им выдержки из Библии, бесконечно пререкался с бабкой — в общем, занимался тем, что играл у них всех на нервах. Юджин унаследовал от отца неспособность воспринимать юмор (к счастью, не взрывной темперамент), поэтому и раньше, когда он вместе со всеми воровал машины, пил и куролесил ночи напролет, с ним всегда было скучно. Да, хоть вообще-то он по сути