от нас, и от «душманов». Тут вам не там, не Союз, не детский сад…
А вопросы сыплются. Вопросы, на которые можно небрежно ответить: пусть познают местные специфические условия.
— Это и есть «зеленка»? Ч-черт возьми, настоящий сад. Деревьев-то сколько. Смотри, апельсиновое! У меня мать — учительница биологии, я знаю! О, «вертушка» на бреющем идет…
— Ми-24, его здесь «крокодилом» зовут, — объясняет всем желающим знаток из молодежи.
— Ого, — не унимается любознательный, — Белый дворец на холме… Наверное, там хан жил?
Последний вопрос обращен явно к «старикам». Но те вдруг почему-то замолчали.
«Вертушка» делает крутой разворот, проходит вдоль колонны, затем с ревом отваливает в сторону. Через минуту раздается резкий скрежещущий звук, как будто какой-то псих развлекается, царапая одной железкой по другой. Тут же раздаются глухие удары. Как в барабан: бам-м, бум-м…
— А ну заткнулись! — повернулся к молодым здоровяк с ручным пулеметом на коленях, — Если что, по моей команде — из машины. По очереди и без паники! Кто будет суетиться и мешать другим — грохну!
«Неужели это были выстрелы?» Веселье мгновенно сменяется на напряженное вслушивание, ожидание неизвестного Оно исподволь накапливается и под брезентовым, хлопающим под горячим ветром тентом грузовика, и за нежно-зелеными ветвями ханского сада, уже успевшего покрыться безобразной бурой пылью дороги.
Ожидание неизвестного. Мускулы напряжены, но опасности не чувствуется. Не потому, что ее нет, просто сознание не успело перестроиться. Оно еще меряет жизнь мирными категориями. Как в игре в казаков — разбойников: волнуешься, но знаешь, что каким бы ни был финал, он все равно будет. А смерть — это когда ничего нет…
Все существо человека, впервые попавшего на войну, противится новым, страшным правилам игры. Финал которой при неблагоприятном для тебя, но таком возможном раскладе даже не сможешь ощутить.
Медленно, со скрипом, твое сознание поворачивается навстречу новой реальности. Сейчас ты более всего беззащитен: гибнут прежде всего новички. И дай тебе Бог пройти путь от щенка до волка как можно быстрее…
Дорога поворачивает. Бурая пыль широкой плотной пеленой заволакивает и «зеленку», и «ханский сад», и «вертушку».
Эти определения, ничего не значившие для тебя еще полчаса назад, теперь властно ворвались в твою жизнь, перестали быть абстрактными понятиями, поставили себя на то место, когда не они от тебя, а ты от них зависишь полностью и безоговорочно.
Пыль заволакивает окружающий ландшафт и, помимо воли, становится спокойно. Словно этот плотный занавес из мельчайших частиц чужой земли сможет защитить от всех мыслимых и немыслимых опасностей и бед, караулящих на этой дороге. Но веселье, переполнявшее тебя всего десять минут назад, не возвращалось. Потому что оно выросло из желания подавить тревогу перед неизвестным будущим.
Колонна из десятка «Уралов», трех «КАМАЗов» — «наливников» (когда они успели пристроиться к ним, Вадим не заметил) в сопровождении БРДМ, БМП и танков, поднялась по дороге на небольшое плато и встала у подножия крутой сопки, покрытой желтой травой.
По российским меркам, в начале мая весна только-только должна разворачиваться во всей своей красе. А здесь, в Афганистане, трава уже выгорела на солнце. Ослепительный диск щедро поливал природной радиацией суровую горную местность. И не было ничего вокруг, что могло смягчить человеческий взгляд. Запыленные военные машины идеально вписывались в ландшафт.
«Здесь хорошо только умирать и воевать», — подумал Вадим, разглядывая из кузова грузовика небольшой кусок окрестностей, что достался на его долю из-под брезентового тента. Окружающий неласковый пейзаж медленно, словно при проявке фотоснимка, проступал из оседавшей пыли, поднятой колесами и гусеницами колонны.
Пыль. Теплая и жирная наощупь, она уже давно облюбовала внутреннее пространство кузова «Урала». По-хозяйски стояла столбом. Завихрялась в лучах солнца, пробивающегося через дырки в тенте, как-то странно расположенные — в строчку под углом… Пыль важно лежала на незанятых солдатскими задницами досках сидений вдоль бортов. Фамильярно устроилась на лицах пехотного пополнения. Вальяжно поскрипывала на зубах.
Солдаты отхаркивались и отплевывались, щедро полоскали глотки нагревшейся водой из фляжек. Но пыль имела численное преимущество. Более того, она была дома. Поэтому и вела себя соответственно, всячески показывая белолицым юнцам с красными облупившимися носами, этим чужеземцам с далекого неведомого севера, что они здесь всего лишь гости. А посему им придется если не мириться, то принимать в расчет особенности характера хозяев окрестностей.
«Старики» привычно, едва коснувшись руками бортов, выскочили из машины на дорогу:
— Эй, орлы! Кто хочет отлить — давай, только быстро. Ради ваших пузырей колонна стоять не будет.
Бойцы охотно посыпались из машины, дружно выстроились по обочинам дороги, облегчением естественных потребностей мстя все той же пыли, прибивая ее к грунту.
— Э! Черт! Куда попер?! — резкий окрик отдернул назад книжного знатока местных обычаев. Того самого, что обозвал вертолет «крокодилом».
Парень из врожденной культурности решил уединиться за валунами в метрах десяти от трассы.
— Да я…
— Назад! — рявкнул не хуже германского фельдфебеля здоровяк — пулеметчик, ехавший с Вадимом в одной машине, — На воздух решил взлететь со всем свои дерьмом?! Может, там «духи» мину поставили. Как раз для таких, как ты, салаг!
Солдат испуганно шарахнулся назад, к грузовику. На покрытом пылью лице проступила краска.
Вадим, стоявший неподалеку, удивился: «Смотри-ка, уникум какой стойкий нашелся. За шесть месяцев службы не разучился краснеть и не научился находить толчок там же, где стоишь…»
Сам он от этого никчемного атавизма цивилизованного мира избавился в течение месяца. Но какие переживания были сначала!
… Комсомольск-на-Амуре в декабре надежно проветривался ледяным ветром вдоль и поперек. Двадцать пять градусов ниже нуля на таком сквознячке чувствовались остро. Особенно тогда, когда новобранцам вспоминалась плюсовая оттепель, которой провожало их московское Домодедово.
В щитовом клубе «учебки» (а по гражданским меркам — большом, аккуратно выкрашенном бараке на окраине города), похоже, забыли о существовании отопления. Пар от дыхания сотни человек молодого пополнения, уместившихся в нем на деревянных сиденьях, привычно ложился мохнатым инеем на потолок и стены.
Но больше всего Вадима поразили многосантиметровые наплывы желтого льда вокруг отверстий в солдатском сортире. Несмотря на подпиравшую нужду, он только с третьего раза решился ступить на невиданный ранее продукт человеческой физиологии и дальневосточной зимы.
…Но спустя месяц молодой боец Варегов в своей родной части без смущения входил в покосившуюся развалюху с длинными рядами «очек» в прогнившем настиле. Дымящаяся под носом сигарета «Прима», заблаговременно закуренная перед входом в сарай, напрочь отбивала чувственное восприятие контакта с окружающим миром в виде причудливых сталагмитов желтого цвета и куч замерзшего дерьма во всех углах.
Сортир бросили чистить с наступлением морозов. Не воняло — и ладешки. Командование полка старательно не интересовалось, как зимой отправляет свои естественные надобности доблестный рядовой и сержантский состав.
По плану, развалюха должна была быть заменена чудом архитектуры в виде четырех кирпичных стен, бетонного пола и шиферной крыши. Но поскольку под этим чудом требовалось выкопать большой котлован, а экскаватор сломался, то постройку решили отложить до весенних проталин.
Бойцы со своей стороны решили проблему быстро.
— …вашу мать! — ругался какой-нибудь прапорщик из новеньких, решивший по весне в таежных окрестностях полюбоваться цветением багульника, — Не пройдешь — везде солдатня «мин» наставила!
