Татарченков Олег Николаевич
Группа сопровождения
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Репортер уголовной хроники
Глава первая
Неформальный подход к делу
Лето кончалось.
И хотя на дворе стояли жаркие дни августа 1992 года, чувствовалось, что скоро осень и недолго осталось править бал переменчивому лету средней полосы России. Менее стойкие или более молодые деревья уже спешили вкрапить в свои зеленые кроны желтые и красные искры. Они словно желали первыми продемонстрировать свою приверженность к наступающей моде осени. Поры, когда даже старые консерваторы — тополя оденутся в яркий и пестрый наряд — что делать, нужно соответствовать незыблемым законам природы. Она, милосердная, дарит последнее буйство красок жизни накануне белого дыхания зимы, листвяной смерти.
Лето кончалось.
Воздух становился холоднее. Ветер уже не приносил, как раньше, прохладу среди летней жары. Он дул настойчиво, пробивая легкие еще курточки людей, и заставлял сжиматься от непонятных предчувствий душу.
Игорь Уфимцев любил эту пору больше других. Любил еще с поры ученичества, армейской юности, студенчества. Надвигающаяся осень всегда несла перемены в судьбе.
Начало нового учебного года — как он сложится?
Приближение к долгожданному дембелю — еще на одну осень стала короче дорога к дому, к свободе выбора, сможешь ли ты правильно оценить его?
Закрутка нового семестра — какие новые знакомства, дружбы, любови, переживания — а в итоге новое знание жизни — он принесет?
И сейчас осень несла перемены. Летом Игорь перевелся с дневного отделения московского университета на заочное, вернулся домой и устроился работать в областной газете.
…Уфимцев взглянул на часы: было около двух пополудни. Он задержался на крыльце здания областного Совета и — бывшего обкома партии, построенного в стиле брежневского кубизма, в столовой которого обедали сотрудники газеты, чтобы подождать своего коллегу — Александра Бунина.
Шурик толкнул дверь из толстого стекла в полтора человеческого роста, предварявшую вход, облизал полные губы и прищурился на Уфимцева сквозь толстые стекла очков:
— Ну что, в «Бристоль», по пивку?
— Сегодня у нас понедельник? — уточнил Уфимцев.
— А ты что, по понедельникам пиво не пьешь? — хохотнул Бунин.
Он знал страсть Игоря к послеобеденной бутылке ярославского пива. Обычно Уфимцев от таких предложений не отказывался.
— У меня в три часа встреча в пресс-службе УВД, — ответил Игорь, — Оперативные сводки буду читать за неделю для криминальной хроники. Не хотелось бы дразнить товарищей ментов запахом свежего пива. И хотя сейчас за это аккредитации не лишают, но соответствовать надо…
— Желаю удачи, — бросил на прощание Бунин и направился в сторону кафе «Бристоль», что занимало угол одноименной бывшей старинной гостиницы на пересечении Кирова и Андропова. «Бристоль» в Ярославле считался местом сборищ неформальной молодежи и творческой интеллигенции.
Уфимцев со вздохом посмотрел в спину однофамильца русского классика и пошел к Волжской набережной. До брифинга в УВД было время, и он решил немного прогуляться.
Здесь было прохладно. Солнце не пробивалось сквозь густую листву деревьев, которые пока еще без ущерба для своих крон усыпали асфальт первыми предвестниками осени. Уфимцев шел у самого бордюра, где опавших листьев скопилось больше всего. Ему нравился шелест под ногами. Под этот звук хорошо думалось.
Он шел и думал, что в последнее время Шурик стал относиться к нему как-то странно: с едва отличимой долей настороженности, которую Бунин прятал за привычной иронией. Словно он открыл в Игоре что-то неожиданное и не совсем для себя приятное.
С Буниным Уфимцев был знаком без малого пять лет.
С 1987 года, когда он, зеленый выпускник школы, пришел внештатным корреспондентом в местную молодежную областную газету, считавшуюся официальным органом обкома комсомола. И первым человеком, с которым Игорь поцапался на первом своем месте работы, был именно Шурик. Ссора произошла из-за заметки об активистах из летнего комсомольского лагеря. Ребята оказались друзьями Бунина. И он посчитал, что «робинзонадой» лагерь именовать было слишком легковесно. А уж сведение серьезной идеологической работы по подготовке новых кадров для власти к банальному стремлению молодежи к романтике и пению под гитару — как минимум, легкомысленно.
В итоге произошло громкое выяснение отношений, как это случается нередко в творческих коллективах. Через неделю они помирились, но в отношениях 17-летнего Игоря и — летнего Александра остались иронически-пренебрежительные нотки. Уфимцев не признавал за Буниным авторитета старшего товарища. Тот же считал Игоря самонадеянным сопляком, которому жизнь все равно обломает гордыню.
Прошло пять лет. Уфимцев успел отслужить два года в армии, поучиться в Московском университете, вернуться…
Встретив в новой газете старого знакомого, Игорь откровенно обрадовался. Несмотря на то, что Уфимцев сотрудничал в Москве чуть ли не с тремя газетами одновременно, опыта постоянной работы у него не было. И он надеялся, что старый приятель поможет ему быстро войти в творческий коллектив.
Бунин действительно в первый же день за бутылкой пива рассказал, кто есть кто в редакции и откуда можно ждать каверзу. Выяснилось, что Шурик тоже был рад встрече: до приезда Уфимцева он был в газете чуть самым младшим по возрасту, и поэтому его творческие идеи часто зависали в воздухе. Теперь появился новичок Уфимцев, который мог стать единомышленником.
Однако в единомышленники Игорь не спешил. Внимательно выслушивал старого приятеля и… все. Идеи Бунина по созданию новой полосы, каких-то новых проектов, по-прежнему зависали в воздухе. И Игорь ничего не делал, чтобы поддержать их. Хотя, он был уверен, что, возьмись они за это дело вдвоем, какой- нибудь проект и выгорел… Не в этом ли крылась причина внезапно возникшего отчуждения?
Уфимцев не стремился кидаться в круговорот редакционной жизни. Он хотел сначала разобраться с самим собой.
…Когда его кто-нибудь спрашивал, ради чего он бросил учебу в Московском университете, покинул ставшим уже привычным за три года студенческий круг, не имея при этом ни «хвостов», ни конфликтов с учебной частью факультета журналистики, Уфимцев надевал ставшую уже привычной даже для себя ерническую маску и разглагольствовал о «жажде практической деятельности». Вещал о пропавшем желании сносить втыки от «препов», словно какой-то школяр. Или разглагольствовал о тяге к зарабатыванию денег. В зависимости от личности вопрошавшего, ответы варьировались, но не более того…
Так для чего он бросил учебу на дневном отделении с ее лекциями и семинарами, на которых можно было узнать или все, или ничего, покинул шумную Москву, ежедневно и ежечасно меняющую свои лики и личины, и заставляющую тоже самое делать и людей, населяющую ее… Оставил за спиной ожесточенные
