— Нет, благодарю вас.
— Меня зовут Деври, Арнольд Деври.
— Очень приятно, — пробормотал Беллингэм.
— Далеко едете?
— До Мальверна.
— Прекрасное место! Я выхожу немного дальше. В Киддерминстере. Но я не очень люблю ездить в поездах — чересчур утомительно, знаете ли.
— В самом деле?
— Конечно! Вот самолет — это другое дело! Вы не находите?
— Меня мутит от одной мысли о полете на аэроплане.
— О, это чисто психологическое, уверен!
— Возможно, — сказал Беллингэм.
— Точно! — энергично принялся убеждать его Деври. — Стоит только попробовать пару раз, и вы увидите, что все как рукой снимет.
Беллингэм отвел глаза в сторону:
— Честно говоря, я вообще никогда не ездил дальше Саутгэмптона.
— И сейчас оттуда?
Беллингэм кивнул.
— Дела? — поинтересовался Деври.
— После небольшой паузы Беллингэм снова кивнул: — Да.
— Я сам тоже, можно сказать, еду по делу, — сообщил Деври. — Не очень приятному, правда. Вступаю во владение имением своей тетки в Киддерминстере. Не знаю, как справлюсь со всем этим. Я ведь абсолютный профан в такого рода делах: юристы, адвокаты, канцелярская волокита…
— Зачем вы говорите мне все это? — без тени неудовольствия спросил Беллингэм.
— Да так, просто ради разговора, — ответил Деври, нисколько не смутившись. — Отвлекает, знаете, от дорожной скуки.
Он слегка пожал плечами и усмехнулся.
Дверь снова отворилась.
— Билеты, пожалуйста! — произнес контролер.
Оба протянули билеты для проверки.
— Курить здесь не разрешается! — строго заметил железнодорожник.
— О, извините! — воскликнул Деври. — Я и не заметил, что вагон для некурящих!
И он швырнул окурок прямо на пол купе.
Беллингэм взял у кондуктора проколотый билет и с минуту глядел на Деври.
«Какой назойливый тип», — подумал он, откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.
Сон пришел быстро и был полон сновидений; кантата Баха продолжала звучать. Обрывки событий последних сорока восьми часов причудливо переплетались с воспоминаниями более чем тридцатилетней давности…
…Он снова видел себя за роскошно накрытым обеденным столом и сидящего напротив китайца Чу, игравшего роль любезного хозяина. Чу только что показал ему богато инкрустированную коробочку из черного лака с девятью отрезанными человеческими пальцами в ней. Этим он хотел продемонстрировать, что терпение его имеет пределы и может иссякнуть, если Беллингэм будет и впредь упорствовать в отказе написать письмо с просьбой о выкупе…
Обед продолжался в спокойной и непринужденной обстановке. Когда подали суп, Чу достал из плечевой кобуры пистолет «люгер» и положил на стол перед собой.
— Что бы вы сказали, — спросил он, приветливо улыбаясь, — если бы я сообщил вам, что собираюсь застрелить вас сразу после коньяка и сигар?
Беллингэм взял со стола перечницу, чтобы поперчить суп. При этом он украдкой отковырнул ногтем большого пальца пробку в донышке и, ставя перечницу на место, незаметно высыпал ее содержимое себе в руку. Затем пожал плечами, раскрыл ладонь и, вздохнув, сдул кучку едкого темно-серого порошка прямо в глаза китайцу. Тот завизжал от нестерпимой боли и вскочил со стула. Беллингэм спокойно поднял пистолет и в упор выстрелил.
Впоследствии он не переставал удивляться тому ошеломляющему впечатлению, которое произвела на телохранителей Чу неожиданная гибель их главаря. Она парализовала их настолько, что они и пальцем не пошевелили и беспрепятственно выпустили Беллингэма из дома…
Он сделал соответствующие выводы из этого эпизода и воспользовался полученным опытом некоторое время спустя, в Египте, где выполнял одно щекотливое поручение. Поручение носило частный характер, но его провал мог ввергнуть весь Средний Восток в экономический и политический хаос. Некий весьма влиятельный деятель всячески противился сотрудничеству с людьми, на которых работал Беллингэм. Его позиция была воинственной и бескомпромиссной.
Беллингэм припомнил эффект, который произвела смерть Чу на его головорезов: их энергия и решительность перестали существовать вместе со смертью предводителя.
Однажды утром человек, возглавлявший оппозицию, был найден мертвым в своем доме неподалеку от Каира; кто-то ночью прострелил ему череп. Почти сразу вслед за этим были заключены все необходимые договоры и соглашения. Люди, которых представлял Беллингэм, были, конечно, очень довольны и не задавали лишних вопросов…
Целесообразность и находчивость — эти два слова все время звучали в его мозгу под аккомпанемент торжественных аккордов кантаты Баха…
Внезапно он проснулся.
Деври читал утреннюю «Дейли Мэйл» и, когда Беллингэм открыл глаза, приветливо осведомился:
— Хорошо спали?
Беллингэм, зажмурившись от яркого солнца, молча кивнул. День прояснился, зеленые холмы и луга за окном выглядели ярко и празднично.
— Где мы? — спросил Беллингэм.
— Только что проехали Четенхэм. Вы его проспали. Я взял вашу газету — не возражаете, надеюсь?
— Конечно, нет, — ответил Беллингэм.
Наморщив брови и глядя в газету, Деври спросил:
— Вы читали эту заметку? Как зовут человека, которого только что пристукнули в Анкаре?
— В Анкаре?
— Ну да. Необычное имя. Как оно произносится: Хакете? Хакит?
— Хакетти, — после паузы поправил его Беллингэм.
Тут целый отчет об этом происшествии, — продолжал Деври, не отрывая глаз от газеты. — Видимо, покойный был важной фигурой!
— По-видимому, да.
Деври, склонив голову набок, одобрительно заметил:
— Чистая работа! Послушайте, что об этом пишут!
И прочел вслух:
«…Неофициально высказывается предположение, что смерть Хакетти явилась результатом тщательно продуманного заговора. Отсутствие каких-либо следов борьбы указывает на то, что у покойного не было ни малейшего подозрения относительно намерений своего убийцы вплоть до самого последнего момента, когда он был застрелен из автоматического пистолета тридцать второго калибра, по всей вероятности, снабженного глушителем…»
Деври поднял глаза:
— Я полагаю, что это может вызвать международный скандал.
— Скорее, предотвратить его.
— Не знаю. Не буду спорить. Я очень далек от политики. Но меня восхищает чистота работы! Кому это удалось подобраться к такому человеку, как Хакетти, хотелось бы мне знать?
Беллингэм усмехнулся про себя, представив свой маловнушительный вид.
— Очевидно, тому, кого меньше всего можно было подозревать в способности к решительным действиям, — сказал он.
— По-моему, Хакетти был здорово одурачен, не раскусив того типа! Что ж, такое часто в жизни случается.
— В самом деле?
— Конечно! — с твердой убежденностью ответил Деври. — Вот мы с вами, например: сидим здесь и ничего друг о друге не знаем. А в то же время я готов побиться об заклад, что у каждого из нас уже сложилось определенное мнение о другом.
— Разве что очень поверхностное. Вряд ли стоит на него полагаться.
Деври улыбнулся и спросил с простодушной прямотой:
— Вот что, например, вы думаете обо мне?
Впервые за всю поездку Беллингэм почувствовал себя слегка раздраженным.
— Не будьте смешным, — сказал он.
— Нет, в самом деле! — настаивал Деври. — Что вы обо мне думаете?
— Бросьте!
— Ну просто так, ради времяпрепровождения! Чтобы развеять дорожную тоску!
— Вы что, действительно хотите знать? — спросил Беллингэм.
— Конечно!
Беллингэм оценивающе посмотрел на него.
— Что ж, извольте, — сказал он. — По-моему, вы просто дурно воспитанный и недалекий человек, всю дорогу надоедающий мне пустой болтовней. Вы любите сорить деньгами, живете в окружении таких же вертопрахов, как и сами, и привыкли к показному блеску и мишуре. Поэтому не способны даже на короткое время сконцентрировать свои мысли на чем-нибудь серьезном и положительном. Или же вы — законченный мошенник и ловкий пройдоха, который по каким-то известным вам соображениям пытается сбить меня с толку и притупить мою бдительность.
— Поразительно! — воскликнул Деври. Его, казалось, немало позабавила подобная характеристика — или же он искусно притворился, что это так. — Жаль, что я не сумею описать
