И сотрудник, очень хорошо понявший выгоду своего положения, продолжал:
– - Я имею несчастие, господа, принадлежать к числу тех людей, которые смотрят на женщину как на поэтическое создание, как на святыню…
– - Весьма верный взгляд,-- заметил издатель.
– - Всякий, почти всякий из вас на моем месте, верно, не устоял бы против искушений, которые на каждом шагу расставлял мне демон соблазна. Я думал иначе. Погубить столь чистое, благородное и кроткое создание у меня недостало бы ни духа, ни совести; я понимал также, что не могу и жениться на нищей. И, однако ж, несмотря ни на что, непреодолимая сила влекла меня к ней. Я желал познакомиться с ее матерью, войти в их дом…
– - То есть в конурку,-- заметил кто-то.
– - Ну да, в конурку. Но девушка сказала мне, что желание мое покуда несбыточно, и умоляла не разрушать обмана, благодаря которому мать ее довольно спокойна.
Прошло два месяца. В продолжение их Амалия была у меня раз пять и всегда получала какую-нибудь помощь. Наконец она прибежала третьего дня поутру и со слезами на глазах рассказала, что матери ее гораздо хуже, что нужна непременная и скорая помощь. Поверите ли, сердце мое облилось кровью: у меня почти совсем не было денег. Отдав ей последнюю мелкую монету, я просил ее прийти послезавтра и обещал оказать тогда гораздо большую помощь. К тому же, то есть к сегодняшнему, дню я приказал прийти некоторым моим кредиторам (двух из них вы имели счастие видеть). Назначая им этот день, я имел в виду деньги, которые получу с бенефицианта за мою пиесу. И вот я их получил. Бенефициант вручил мне двухсотенную ассигнацию -- цена, за которую мы уговорились. Я просил у него мелких ассигнаций или серебра, но он сказал мне, что все деньги жена увезла домой. Дальнейшие события этого вечера всем вам, господа, очень хорошо известны: мы пили вместе, но я, кажется, выпил более всех, потому что, пришедши домой, едва мог кой-как прочесть корректуру, которую приказал человеку отнести пораньше в типографию, и завалился спать. Поутру я проснулся довольно рано, и первою мыслию моею была мысль о завтраке, на который я вас пригласил. Я рассудил, что всего лучше будет послать за завтраком к хорошему ресторатору…
– - Прекрасная мысль!
– - …и с нетерпением ждал моего человека, который, отправляясь по моим поручениям и своим собственным нуждам в город до моего вставанья, имеет обыкновение запирать меня в моей собственной квартире и уносить ключ с собою…
– - Мой Санхо-Панчо делает так же,-- заметил издатель газеты, знаменитой замысловатостью эпиграфа.-- Только я приказываю ему класть ключ на всякий случай в щель, которая у нас под дверями. Можно ключ достать и с той и с другой стороны, а между тем посторонний никто не знает.
– - А вот мы вас и обокрадем! -- сказал лунатик с громким хохотом.
– - Мой человек,-- сказал один молодой актер,-- также имеет обыкновение запирать меня, но он поступает так единственно из предосторожности, чтоб меня самого не украли: больше украсть нечего!..
– - Здесь, господа,-- продолжал сотрудник, улыбнувшись наивному простодушию юноши,-- начинается цепь тех несчастных событий, которые были причиною продолжительного вашего дежурства на холоде и невольного пощения. Человек мой до сей поры не возвращался: вероятно, он сидит в кабаке с приятелями, которых у него тьма-тьмущая…
– - Конец! конец! -- воскликнули многие с радостным нетерпением.-- Скажи, братец, что ж за охота была тебе мучить нас рассказом о старухе и ее дочери, которые совсем нейдут к делу?..
– - В том-то и дело, что не конец,-- отвечал сотрудник.-- Здесь только начинается…
– - Что начинается? -- спросили многие с ужасом.
– - Развязка,-- отвечал хладнокровно сотрудник.-- Ужасная, роковая развязка, перед которой все рассказанные мною события покажутся совершенно ничтожными. Пропал человек -- беда еще небольшая! Нельзя принести сюда завтрака -- я бы мог, господа, пригласить вас к Кулону, к Лерхе, к Леграну…
– - Всего лучше к Леграну,-- гастрономически заметил Кудимов.
– - Что же мешает тебе исполнить свое прекрасное намерение? -- спросил Анкудимов.
– - Пойдемте,-- сказал Х. Х. Х.,-- ты доскажешь нам свою повесть дорогой.
– - В самом деле: веселей будет идти.
– - Увы, господа,-- отвечал сотрудник.-- У меня нет ни копейки денег!
Белолицый и беловолосый Х. Х. Х. побледнел как мертвец. Длинноногий Кудимов выронил восклицание ужаса и с разинутым ртом, с выпученными глазами остался в том положении, в каком застала его ужасная весть: он протягивал зажженную спичку к погасшей трубке, насаженной на длинный чубук. Но всех ужаснее был водевилист-драматург: улыбка самодовольствия и льстивого внимания, постоянно украшавшая его сальные растрескавшиеся губы, не успела совершенно исчезнуть, но превратилась в какое-то странное смешение -- сахара с дегтем, варенья с хреном, добродетели с желчью; зубы застучали, глаза выражали недоумение и боязнь. Страшная весть сотрудника не привела в ужас только тех, у кого были в кармане деньги, за которые, как известно, очень легко достать завтрак в любой из петербургских рестораций…
– - Ну-с, милейший мой,-- сказал издатель газеты, знаменитой замысловатостью эпиграфа,-- продолжайте!
– - Чтоб кончить мой рассказ, нужно возвратиться к тому, на чем меня перебили,-- сказал сотрудник с печальной улыбкой.-- У всех ли достанет терпения дослушать меня?
– - О, без сомнения!
– - Итак, господа, я с нетерпением ожидал человека, чтоб распорядиться приготовлениями к завтраку. Прошло около часа: вдруг слышу робкий, несмелый стук в двери; вставать страх не хочется, да и что было бы пользы, если б я встал? Лежу! Постучат, думаю, и уйдут. Так нет, стук продолжается, усиливается и наконец принимает все признаки барабанного боя. Меня взорвало; вскакиваю, бегу к двери и кричу с гневом: 'Пожалейте своих кулаков! = Человек мой ушел и унес с собою ключ: я заперт!' Иду назад через кухню -- слышу, стучат в стекло; оглядываюсь и узнаю… кого бы вы думали?..
– - Амалию!
– - Первым делом моим, господа, было возвратиться опрометью в кабинет и накинуть халат; затем подхожу к окошку, отпираю форточку; Амалия делает невольное движение ко мне, я к ней: уста наши встречаются…
– - Водевиль, решительно водевиль!
– - Нет, господа, драма. Амалия была бледна и печальна; на лице ее я не мог не заметить признаков только что высохших слез. Если б не преграда, разделявшая нас, я готов был бы броситься на колени просить прощения моей невольной дерзости.
– - Отчего ты так печальна, Амалия?
– - Ах, я несчастна, очень несчастна!
– - Не новая ли беда вас постигла?
– - Ах да, ужасная! Она зарыдала.
– - Говори. Я помогу тебе перенесть ее. Ты знаешь, как я люблю тебя, как драгоценно мне твое счастие!
– - Если б не ваша любовь (я говорю ее собственными словами, господа), если б не уверенность, что есть на земле человек, которому я что-нибудь значу…
– - О миленькая!
– - О несравненный!
Я сделал к ней движение, но оно было так быстро и неосторожно, что на лбу моем и теперь еще можно ощупать шишку, которую я получил, ударившись об раму (я как-то особенно счастлив на шишки). Амалия вскрикнула от испуга; но я успокоил ее, просунул голову в форточку, и поцелуи градом посыпались на мою рану: боль, разумеется, тотчас прошла…
– - Я умерла бы, я давно уже не в состоянии была бы переносить тяжелых испытаний, которыми обременяет меня судьба,-- лепетала она, продолжая прежнюю мысль.-- Да если б еще не мать, не моя больная, бедная мать!
– - О добрая девушка!
Робким, трепещущим голосом рассказала она, что матери ее с каждым днем становится хуже, что малейший признак нищеты приводит ее в ужас. Я благодарил судьбу, что имею средство помочь страдалице, и побежал в кабинет.
– - У меня нет мелких,-- сказал я, возвратившись с двухсотенной ассигнацией, кроме которой у меня действительно не было ни копейки.-- Если б ты согласилась немножко подождать… Придет мой человек… я пошлю разменять…
– - Моя мать, моя бедная мать! -- произнесла девушка, ломая руки.-- Может быть, она теперь при последнем издыхании!
Я не знал, что делать; сердце мое разрывалось; если б в ту минуту попался мне под руку мой человек, я бы растерзал его. Вдруг счастливая… счастливая!., (сотрудник горько усмехнулся) мысль озарила мой разум…
– - Добеги в лавочку,-- сказал я.-- Разменяй эту ассигнацию: возьми себе сколько нужно… двадцать пять, пятьдесят рублей… а остальные принеси мне…
Она пошла -- и не возвращалась…
Некоторые хохотали, другие принялись утешать бедного сотрудника газеты, говорили, что, быть может, долгое отсутствие девушки произошло от каких-нибудь непредвиденных обстоятельств, и пр. и пр.
– - Напрасно вы тратите свое красноречие, господа,-- сказал он печально и мрачно.-- Припоминая все побочные обстоятельства, все декорации небольшой драмы, которую я вам рассказал, я с каждым часом более и более убеждаюсь, что 'она' -- просто плутовка. Не старайтесь утешать меня, я очень твердо уверен, что одурачен!
Никто не посмел возражать такому сильному убеждению, которое к тому же имело вид вероятности. Водевилист-драматург, долговязый друг его и некоторые другие взялись за шляпы, опасаясь прозевать скромный домашний обед, что было бы очень накладно в их положении. Я остановил всех, пригласив отобедать на мой счет в ресторации.
Мы обедали до полуночи, подтрунивая над сотрудником, который, выпив с горя всех больше, повторял беспрестанно раздирающим душу голосом:
– - Я дурак, я ужасный дурак!..
1845
Комментарии
Печатается fо тексту первой публикации, с восстановлением цензурных исключений и со следующими исправлениями по черновым автографам: с. 308, строка 9: '17' вместо '37' (по ГБЛ Б); с. 308, строка 21: 'рассуждения' вместо 'суждения' (по ГБЛ Б); с. 308, строка 24: 'неукатанному' вместо 'неуклюжему' (по ГБЛ Б); с. 318, строки 7--8: 'лунатику, Хапкевичу' вместо 'лунатику Хапкевичу' (по ГБЛ А); с. 325, строки 32--33: 'неизгладимый' вместо 'неохладимый' (по ГБЛ А); с. 325, строки 40--41: 'место гувернантки и в крайнем случае горничной' вместо 'место горничной' (по ГБЛ А).
Впервые опубликовано: 03, 1843, No 11, отд. I, с. 319--341, с подписью: 'Н. Некрасов'.
В собрание сочинений впервые включено: Собр. соч. 1930, т. III.
Черновой автограф (ГБЛ А), являющийся одновременно наборной рукописью главы VII части второй романа 'Жизнь и похождения Тихона Тростникова', без даты, с заглавием:
