дома говорила с ним «очень смело. Она говорила: „Теперь, когда вы, коммунисты, пришли к власти, вы втопчете культуру в грязь. Разве можете вы оценить тонкое искусство, например, балет?“ И она была права. О балете мы ничего и не слыхивали. Когда в первый раз увидели фотографии балерин, решили, что это женщины сняты в неприличном виде»24. Однако, хотя Хрущев и признавал себя самого и своих товарищей «темными неучами», он утверждал, что они «хотели получить образование, хотели научиться управлять государством, хотели построить новое общество и отдавали все силы, чтобы добиться того». И хозяйке дома он ответил: «Обождите, все у нас будет, в том числе и балет»25.
Этот рассказ о многом говорит. Очевидно, пропасть, отделяющая его от старорежимной интеллигенции, не давала Хрущеву покоя не только во время Гражданской войны, но и много позже, когда он диктовал свои мемуары. Описывая темноту и дикость своих товарищей, он стремился показать, насколько все они изменились со временем. Но стоило ли вообще уделять внимание столь неприглядным подробностям? Хрущев предвидел этот вопрос. «На это я скажу, — говорит он, — что нам не сразу удалось от всего этого избавиться. Десятки лет прошли, прежде чем люди отучились от примитивных привычек»26.
В 1921 году, по окончании Гражданской войны, Донбасс лежал в руинах. Стройбаты были переименованы в трудовые бригады. «Так ты шахтер? — спросил Хрущева дивизионный писарь. — Отлично. Как раз то, что нам сейчас нужно — комиссар [для трудбригады]!»
Хрущев не сразу согласился на это назначение. «Мы принялись ругаться. Я кричал: „Ты кем себя воображаешь?“ — а он отвечал: „А ты?“»27 Должно быть, обменивались они и более резкими словами; но в то время Хрущев занимал еще не столь высокое положение, чтобы спорить с решением начальства. «В конце концов я согласился».
Война окончилась, и Красная Армия утратила свое привилегированное положение. Солдат, ослабленных недоеданием, косили эпидемии тифа и цинги28. «Условия жизни и работы были просто жуткие, — рассказывал позднее Хрущев. — Формы у нас не было, смены одежды тоже. Ходили немытыми, небритыми, работали от зари до зари. Постоянно не хватало еды»29. Самому Хрущеву пришлось вновь поселиться в крестьянской лачуге и жить за счет приютившей его крестьянской семьи. Питался он остатками семейной трапезы. Только в 1922 году старый друг, ставший директором одной из рутченковских шахт, пришел на выручку и сделал Хрущева своим заместителем по политическим вопросам. А тем временем в семью Хрущева пришла беда.
В 1918 году, бежав из Юзовки в Калиновку, Хрущев взял с собой жену и двоих детей, а позднее, вступив в Красную Армию, оставил их на попечении своих родителей. Впервые разлучившись с отцом, матерью и сестрами, Ефросинья оказалась под началом суровой свекрови. Ужасы войны ее миновали, однако, несомненно, ее снедала тревога за мужа. По иронии судьбы, жертвой разрухи стала она сама: Ефросинья умерла от тифа30.
«Ее смерть стала для меня большим горем», — лаконично, но значительно говорит в своих мемуарах Хрущев. Старожилы Калиновки рассказывают, что он приехал в деревню на другой день после ее кончины. Его родители хотели отпеть Ефросинью в деревенской церкви, а затем похоронить на местном кладбище. Но Хрущев распорядился не вносить гроб в церковь, боковая дверь которой выходила на кладбище, а перенести на руках через кладбищенскую ограду. Уже после его смерти Нина Петровна Хрущева объяснила детям, что таким образом он хотел соблюсти свои атеистические принципы. «Вот так же он действовал всю жизнь, — заметила Нина Петровна, — необычно, неожиданно, не так, как все. В то время все односельчане его проклинали. Да и теперь еще качают головами, когда вспоминают об этом»31. О том, как отреагировали на эту выходку родители Хрущева, мы не знаем; но, должно быть, их реакция была не менее сильной.
Юзовка, куда вернулся Хрущев в 1922 году, лежала в руинах. Добыча угля прекратилась. Все, необходимое для работы — от жилья и питания для шахтеров до поставок топлива и динамита, — нужно было организовывать заново. Владельцы шахт, инженеры и технический персонал бежали; резко сократилась и численность шахтеров. К прочим несчастьям добавилась гиперинфляция: в феврале 1922 года мешок муки стоил четыре миллиона рублей, а фунт мяса сомнительного происхождения — тридцать семь тысяч32.
Конец Гражданской войны ознаменовался эпидемиями. Тиф и холера косили людей. Неурожай привел к нехватке хлеба, и общее число жертв голода по стране в 1921–1922 годах превысило число жертв Первой мировой и Гражданской войн33. Весной 1922 года в Юзовке голодали приблизительно 38 % населения. По всему Донбассу страдали от голода не менее четырехсот тысяч детей34. Отец Невё, католический священник, живший в это время в Макеевке, видел сцены, «напоминавшие об осаде Иерусалима, описанной у Иосифа Флавия. Матери убивали своих детей, а затем кончали с собой, чтобы положить конец страданиям. Повсюду мы видели бледных, изможденных людей с раздутыми от голода животами; еле передвигаясь, они вынуждены были убивать и поедать собак, кошек и лошадей»35.
Одна старуха в Шахтах торговала солониной. Когда ее дом обыскали, то нашли «две бочки с детьми, разделанными и засоленными, и скальпированные детские головы». Разъяренная толпа растерзала старуху и ее мужа36.
В 1921 году, по настоянию Ленина, большевики ввели нэп — новую экономическую политику, которая заменила насильственное изъятие зерна продналогом и позволила крестьянам открыто продавать излишки на рынках. Нэп облегчил жизнь в стране в целом, однако его действие далеко не сразу ощутилось в Донбассе; шахты его опустели, поскольку тысячи людей, спасаясь от голода, разбрелись кто куда, и потому продовольствие поступало сюда далеко не в первую очередь. Москва отправила в Донбасс 150 руководителей, мобилизовала на работу в шахтах всех местных мужчин в возрасте от 18 до 46 лет (для шахтеров верхняя планка поднималась до 50), а также призвала на помощь донецким шахтерам добровольцев со всех концов страны37. Однако в самой Юзовке большевики были по- прежнему немногочисленны и крайне непопулярны38.
Несмотря на свою слабость — а может быть, именно вследствие ее, — донецкие большевики не знали жалости к «классовым врагам». Так называемые «революционные трибуналы» направо и налево выносили безжалостные приговоры «контрреволюционерам». Донбасских шахтеров, в которых большевики видели людей «психологически запутавшихся», «с изначально невысоким, а теперь совершенно подавленным пролетарским сознанием», партия принуждала к работе самыми суровыми методами39. Результатом стали волнения и забастовки, продолжавшиеся на протяжении двадцатых годов40.
Вполне естественно, что при таких условиях в рядах большевиков появились разногласия. В мае 1922 года Ленин перенес первый инсульт; после этого, если не считать нескольких месяцев, до самой своей смерти 21 января 1924 года он был полным инвалидом. В партии начался раскол между Сталиным, Зиновьевым и Каменевым, с одной стороны, и Троцким — с другой. Сталин и его союзники настаивали на продолжении нэпа, Троцкий же указывал на то, что эта политика противоречит идеям социализма — индустриализации и приоритету пролетариата над крестьянством. Кроме того, Троцкий поднял вопрос «внутрипартийной демократии», указывая, что сталинская фракция навязывает партии свою волю. В октябре 1923 года Политбюро приняло резолюцию, подписанную сорока шестью высокопоставленными большевиками, в которой критиковались «неадекватность партийного лидерства» и «совершенно нетерпимый» режим, установившийся в партии41.
Два года спустя Сталин одержал над Троцким политическую победу, а еще через два года, в 1927 году, отправил его в изгнание. Однако в начале двадцатых Троцкий и другие «инакомыслящие» пользовались в Донбассе необычайной популярностью. Хотя ЦК осудил «Декларацию сорока шести» и Юзовский горком одобрил решение Кремля, двенадцать (из семидесяти девяти) членов Юзовского горкома — больше, чем где-либо еще в Донбассе — выступили в поддержку резолюции42.
Такова была ситуация в городе в 1922 году, когда сюда вернулся Хрущев. Работа на Рутченковской шахте продолжалась лишь несколько месяцев; однако именно здесь он усвоил тот открытый и энергичный стиль руководства, который позже стал его «визитной карточкой». Работая без чертежей (они исчезли вместе с владельцами шахт), он со своими помощниками «разобрал доменные печи на части, чтобы понять, что требуется для производства угля и как сделать, чтобы эти машины снова заработали. Инженеров, чтобы
