Директор учебного заведения П. И. Новгородцев, от имени профессоров приветствуя собравшихся молодых людей, пожелал, чтобы день святой Валентины стал у них регулярным и широким. Потом он сказал: «Пусть светлый день в жизни института будет днем объединения профессуры и студенчества». Многоголосое «ура!» взбодрило всю публику.
Вечером в помещении Купеческого собрания состоялся банкет, в котором приняло участие свыше 1200 человек. Здесь присутствовал весь состав профессоров Коммерческого института. С речами выступали как обучающие, так и обучаемые. Искренние и восторженные слова следовали беспрерывно.
Но что интересно, уже в наше время Московский университет давным-давно возродил свой Татьянин день, а вот «плехановцы» как-то очень быстро забыли о своем институтском Дне Валентины. Конечно, по поговорке «заграница нам поможет», спящих разбудили. Теперь вся молодежная братия отмечает День святого Валентина. По мужской линии.
В воксале
Воксал — слово, заимствованное из английского языка. В первоначальном значении — «большой зал, дом, куда собираются люди для разного рода публичного препровождения времени». Это — некая рекреация, где в определенное время можно обнаружить скопление народа.
На начальные станции дорог также съезжается много людей. В старину отъезд путешественника представлял для него и близких весьма знаменательное событие. Проводы проходили торжественно, с оркестрами, с цветами-нарядами, слезами в глазах и белыми платочками в руках. Потому места дорожных встреч-разлук нарекли тоже «вокзалами».
В Москве старомодных крупных истинных «воксалов» — специальных увеселительно-развлекательных мест было два: Нижегородский и в Петровском парке.
О первом (по времени возникновения его в Москве, вернее, в ближнем ее пригороде) и пойдет рассказ. К сожалению, в истории остались очень скудные сведения о нем. Наверное, по той причине, что он сгорел в пожаре 1812 года. Многие архивные документы в те годы также либо поглотил огонь, либо они были уничтожены или вывезены неприятелем.
Московский Нижегородский воксал (не следует его путать с начальной станцией Московско-Нижегородской железной дороги, которая значительно позднее была построена совсем рядом) находился вблизи Рогожской заставы Камер-Коллежского вала. На карте его координаты можно было бы обозначить кварталом между Большим Воксальным переулком (переименованным в Большой Факельный), Большим Рогожским переулком и улицей Хива (была так названа по местному кабаку «Хива», сейчас это Добровольческая улица), чуть севернее Семеновской улицы (ныне — Таганская).
Около воксала, этого специального загородного дома, почти сразу по открытии здесь театра, возникли небольшие дачные домики, которые разделялись несколькими Воксальными переулками. При воксале был разбит широкий регулярный сад.
Воксал состоял из большого здания со многими подсобными строениями: кухнями, подвалами, приспешными, прочими сооружениями. В главном зале располагался значительных размеров зал для публичного собрания благородных посетителей и для танцев. (Здесь надо отметить, что воксалы были рассчитаны исключительно на светскую публику.) Для балов, концертов и театральных представлений назначались собрания два раза в неделю: по средам и воскресеньям. За вход платили 1 рубль, а с ужином — 5 рублей.
Воксал был торжественно открыт летом 1782 года. Его содержал небезызвестный англичанин Медокс.[7] Видимо, именно им в наш речевой обиход и было пренесено английское слово «воксал». Самого же Медокса москвичи по-русски окрестили именем «Михаил Егорович» и в XIX веке называли к тому же «спекулятором XVIII века».
Московские Большой театр и воксал у Рогожской заставы создавались практически одновременно двумя активными деятелями.
17 марта 1776 года князь П. В. Урусов получил разрешение на строительство в Москве нового театра. А через несколько месяцев (31 августа того же года) в Полицмейстерской канцелярии между князем Урусовым и господином М. Е. Медоксом был утвержден совместный деловой контракт.
По этому контракту на месте с домом и землей гвардии ротмистра князя Лобанова-Ростовского (находившемся во 2-й части на Петровской улице в приходе церкви Всемилостливого Спаса, что в Копье) предполагалось строительство Петровского театра. 1 декабря 1776 года та же канцелярия уже дозволяла создание этого сооружения.
Из исторического сообщения: «Они вместе (Урусов и Медокс. — Т. Б.) устроили воксал в доме графа Строгонова, потом нашли удобное для нового каменного театра место» — можно судить о том, что «устройство воксала» предшествовало открытию Большого театра. Оно явилось как бы пробным опытом к большой перспективной работе. Это же подтверждает и газетное донесение: «Между тем как кн. Урусов и Медокс строили воксал и готовили материалы для постройки нового театра, дом, в котором проходили регулярные представления, в феврале 1780 года сгорел. В огне пропали мебель, гардероб, декорации приблизительно на 40 тысяч рублей».
Уточню, какой дом здесь упомянут.
По указанию тогдашнего градоначальника графа П. С. Салтыкова, театральные представления в течение пяти лет (до того пожара) показывались в наемном доме на Знаменке генерал-поручика графа Романа Илларионовича Воронцова. Графу было заплачено за сгоревший его дом 15,5 тыс. рублей, а общий убыток вместе с оплатой за простой актеров составил около 80 тыс.
Конечно, может возникнуть вопрос о том, почему театр-воксал для публики оказался в доме графа Александра Сергеевича Строгонова. Видимо, то, что многие члены графской семьи подолгу жили за границей, явилось удачным поводом для аренды или продажи их семейной недвижимости.
При организации двух значимых театральных заведений князь Урусов и Медокс переживали убытки, прибыль, размолвки, разные непростые ситуации в своих взаимоотношениях. И случилось так, что 31 марта 1780 года князь, потеряв в деле приличные деньги, уступил Медоксу за 28,5 тыс. рублей свою привилегию (то есть долю по контракту) «со всеми правами и обязанностями, со всеми принадлежностями к театру, изготовленными на их общий счет, со своей половиною как в Воксальном строении, так и во всех материалах, для нового театра».
Таким образом, англичанин Медокс стал единственным содержателем и строителем в Москве Петровского театра и воксала.
Прошло чуть более двух лет, и театр-воксал у Рогожской заставы начал принимать «многочисленную утонченную аристократическую публику». Рассказывали, что гостей приезжало очень много — до 5 тысяч человек. А пока шли представления и балы, кареты посетителей стояли как вблизи воксала, так и на значительном от него расстоянии — за заставой.
Хозяева развлекали прогуливавшихся гостей, как могли: в воксальном саду часто выпускались большие легкие надувные шары и сжигались яркие фейерверки. Шары, по отзывам прессы, были очень эффектны. Если запуск происходил в темный вечер, то они летели «с огоньками». Правда, это было очень опасно. Запомнился один из подобных полетов тех времен.
Однажды полетевший на освещенном шаре (правда, не из воксального сада, а с Крутиц) путешественник чуть заживо не сгорел. Ему повезло, что он, обгоревший, приземлился- приводнился в Царицыне. Спасшийся от огня прямиком угодил в местный пруд, а там (вот напасть!), запутавшись в тросах шара, едва не утонул. Однако все как-то благополучно обошлось…
В воксале любили посудачить на разные лады. Так, однажды, после Шведской войны (еще при Екатерине II), сюда должен был приехать пленный шведский адмирал. Женщины говорили, что он был «очень представительный мужчина». Посему эти галантные дамы на балу вовсю без стеснения строили ему глазки: очень хотели либо взять его в плен своими чарами, либо «отбыть наказание вместе с ним в одном плену и под общим конвоем». Шутить тогда умели. По этому случаю какой-то наблюдатель воксальных сцен написал такие стихи:
Имена адмирала и автора четверостишья до наших дней не сохранились… так же как и сам воксал. После наполеоновского ухода из Москвы местность воксала была отдана рогожским ямщикам, которые понастроили здесь себе дома с разными служебными пристройками и палисадниками.
Большой театр, в отличие от своего забытого старшего брата у Рогожской, и поныне продолжает развлекать широкую публику, имея всемирную славу.
В память о том детище господина Медокса у Камер-Коллежского вала его слово «вокзал» закрепилось на всех русских картах и в обыкновенной русской речи.
За Рогожской заставой
Русские люди говорят: «Свято место пусто не бывает». Потому на намоленном месте, где была разрушенная церковь, возводят новую. В доме упраздненной старой аптеки через годы вновь открывают тоже аптеку. Вот и с воксалом в Рогожской произошло что-то аналогичное.
После его исчезновения в большом московском пожаре на тех же землях за Рогожской заставой организовался некий амфитеатр для развлечения определенной публики. Правда, у него было совсем другое развлекательное направление, о чем можно судить из текста объявления 1851 года в московской периодике:
«О травле зверей и быка перед отправкой на Макарьевскую ярмарку. Содержатель травли честь имеет известить почтеннейшую публику, что 1 апреля, в воскресенье, в амфитеатре, что за Рогожской заставой, будет большая удивительная травля разных зверей лучшими меделянскими собаками и английскими мордашками напуском на охоте. Еще будет травиться дикий свирепый волк и проводиться петушиный бой под залог между охотниками. В заключение будет травиться свирепый бык лучшими собаками. Господа охотники приглашаются со своими собаками. Кроме охотников, в кругу никто быть не может. Начало травли — в половине четвертого часа. Цена местам:
1-е место — 1 рубль 50 копеек, 2-е — 60 копеек и 3-е — 30 копеек серебром».
Билеты продавались при входе на зрелище.
20 мая содержатель травли Иван Шкарин снова устраивал состязания, к которым он приглашал на смотрины любителей таких зрелищ: «…вновь приведенный нижегородскими татарами большой медведь по кличке Ахан и другой медведь по кличке Давило между собой произведут третий и последний ужасный бой перед отправкой на Макарьевскую ярмарку». Причем предполагалась возможность ставки-пари на 100 рублей серебром «при выпуске попеременно двух пар своих собак между хозяином Иваном Шкариным и одним из известных охотников без всякой помощи на известного своей свирепостью медведя Давилу». Далее в объявлении приписывалось: «Буде зверь не выдержит позиции, то за ним последует другой, вновь приведенный. Собаки будут пущаться до тех пор, пока чья-либо пара откажется… После того бык свирепейший будет травиться».
Выходит, на смену развлекательным балам в Рогожской пришли тотализаторные забавы для охотников посмотреть на кровавые схватки с народным названием «Кошка — лапкою, а
