Сью Таунсенд
Королева Камилла
Колину Бродуэю с любовью.
А также
Брайану Холлу с Парламент – сквер
Нет никаких научных доказательств того, что собаки могут понимать человеческую речь, равно как и того, что они умеют разговаривать друг с другом.
Если кто?то утверждает, будто собака «понимает каждое мое слово», он заблуждается.
Впрочем, один старый ирландский сеттер сообщил мне недавно, что собаки преотлично понимают наш язык и почти все, что мы им говорим, находят банальным, нудным и высокомерным.
(Камилла – Чарльзу)
– Дорогой, как ты думаешь, собака знает, что она собака?
– Смотря что ты понимаешь под словом «знает».
Фредди гавкнул:
– Ага, блин, не знаю! Ем из миски на полу и нужду справляю на улице…
Если живых лягушек бросить в кастрюлю с кипятком, они не задумываясь выпрыгнут и спасутся. Если же их посадить в кастрюлю с холодной водой и потихоньку нагревать, пока не закипит, лягушки так и будут сидеть там и сварятся заживо.
От автора
«Королева Камилла» – литературное произведение. Все имена, персонажи, места и события либо выдуманы автором, либо используются как элементы художественного повествования.
Благодарности
Эта книга никогда бы не появилась на свет без любящей поддержки и практической помощи Колина Бродуэя.
Мой редактор Луиза Мур верила в меня больше, чем я сама – спасибо ей.
Еще я благодарю издательства «Майкл Джозеф» и «Пингвин», которые я чуть не подвела под монастырь – и не в первый раз.
И спасибо за неоценимую помощь Шен Морли Джонс – она вычитала мою книгу и спасла меня от нескольких позорных ляпов.
1
Камилла, герцогиня Корнуэльская, стояла на заднем крыльце дома номер шестнадцать по переулку Адеборо с дешевой сигаретой в зубах. На табличке с названием переулка пять металлических букв давно отвалились, и теперь можно было прочесть: «Переулок АД». Был прохладный вечер, конец лета. Она то и дело поглядывала на мужа, Чарльза, принца Уэльского, который бренчал посудой в красном тазу, под влиянием минуты купленном утром в магазине «Все за фунт». Дома Чарльз гордо предъявил таз Камилле, словно драгоценную реликвию, вывезенную из разоренного города.
Глядя, как Чарльз драит доултоновский соусник, Камилла подумала: как мало ему нужно для счастья.
– Ты счастлив, дорогой? – спросила Камилла.
Сиплый от многолетнего курения голос Камиллы звучал совсем уж хрипло после полуночных посиделок с соседями по дому, Беверли и Тони Тредголд.
Тони, пятидесятипятилетний мужик, смахивающий на Элвиса, развлекал Камиллу и Чарльза веселыми байками про Вормвуд– Скрабз[1]. Чарльз заметил:
– В тюрьме, похоже, вполне терпимо по сравнению с Гордонстоунской школой, где мне нередко доводилось просыпаться в дортуаре среди ночи и наблюдать, как мою узкую железную кровать и грубое одеяло заметает снегом из открытых окон.
– Да вам, блин, еще повезло, что одеяльце?то имелось, – сказала Беверли, широкая в кости женщина с желтыми и жесткими, как солома, волосами. – Я вот вообще под отцовой шинелькой спала.
У Чарльза сделалось такое жалкое лицо, что веселье мигом угасло, и Камилла поспешно проговорила:
– Не вешай нос, дорогой, и налей нам еще по стаканчику твоего чудного репяного вина.
После нескольких стаканчиков Чарльз приободрился и перешел к своему коронному номеру: принялся усиленно валять дурака, изображая Фреда, а Камилле отведя роль Глэдис[2] . Тредголды с каменными лицами взирали на это импровизированное шоу и с облегчением вздохнули, когда августейшие соседи, пошатываясь, убрели на боковую.
– Дорогой, как тазик, удобный? – спросила Камилла.
– Тазик абсолютно великолепный, – ответил Чарльз.
– Ты такой умник, что приметил его.
– Там на тротуаре стояла целая стопка. Все яркие, просто в глазах рябило.
– Чудесный выбор, милый. Красный – дико веселый цвет.
– Да, и я так подумал. А поначалу примерялся к зеленому.
– М – м, зеленый тоже хорошо, но он дико почтенный и уж очень напоминает Джонатана Порритта[3]. так и представляешь его зеленый тазик для посуды, купленный в каком– нибудь кошмарном магазине от Общества охраны памятников где?нибудь в Котсволде.
Смех Камиллы быстро перешел в кашель.
Будь на ее месте кто?то другой, Чарльз наверняка кинулся бы на защиту старого товарища Джонатана Порритта, Общества охраны памятников и Котсволда, но Камилла имела право говорить все, что думает.
Кашель ее никак не унимался, и Чарльз обеспокоенно оглянулся:
– Дорогая, что с тобой?
Та помотала головой.
Чарльзу казалось важным, что он выбрал именно красный тазик. Может, он наконец обрел связь со своим «внутренним язычником», как некогда велел ему Лоренс Ван дер Пост? [4] Как?то они путешествовали с ныне покойным гуру по Калахари и вечерами, сидя у костра под бескрайним небом, нашпигованным звездами, вели беседы о том, что нужно человеку, дабы ощутить себя цельным. И пришли к выводу, что для цельности потребна страсть. Чарльз запомнил, как солнце пунцовым шаром опускалось за барханы. Возможно, это метафизическое переживание и обусловило выбор красного таза.
– Сколько отдал за этот милый тазик? – поинтересовалась Камилла.
– Дорогая, я же
Он покраснел, припомнив, как задал хозяину магазина, мистеру Анвару, страдающему ожирением, этот же вопрос. А мистер Анвар, раздраженный после нагоняя от жены, которая обнаружила под его кроватью фантики от шоколадок, в ответ щегольнул произношением выпускника элитной школы:
– Скажите мне, сэр, как называется мой магазин?
Чарльз шагнул назад и вслух прочел название, написанное полуторафутовыми буквами. «Все за фунт».
– Не нужно быть доктором семиотики, чтобы истолковать эту вывеску, мистер Сакс-Кобургата[5]. – сказал мистер Анвар. – Любой товар в моем магазине стоит точно, ровно,
Уязвленный как сарказмом, так и напоминанием о его германском родовом имени, Чарльз сунул мистеру Анвару фунтовую монету и поспешил прочь из лавки.
Чарльзов кобель Лео – чудище Франкенштейна, в сотворении которого поучаствовало с десяток собачьих пород, – выполз из?под кухонного стола и подошел к раковине. Поскуливая, он затряс огромной волчьей башкой. Псина растет не по дням, а по часам, подумал Чарльз, собачке всего четырнадцать недель, а она ему уже до колен достает. А ведь «собаковод» Спигги, муж принцессы Анны, уверял его, что Лео – «из этих мелких кусак, что ловко душат крыс».
