– Говорят, ступай, так ступай!
Терешка ушел и тоже пропал. Раздалось еще несколько выстрелов.
Разбудив последнего ямщика, недавно приехавшего, смотритель прогнал и его искать товарищей.
И тот как в воду канул.
Смотрителю казалось, что уже часов десять прошло с тех пор, как он послал ямщиков. Послать еще было некого, и, гонимый ужасом, он сам побежал к озеру. Странная картина представилась ему: Нефедка, Терешка и все его ямщики с огромными шестами бродили по озеру, кто по пояс, кто по плечи в воде, и с дикими криками взмахивали дубинами и ударяли ими по воде.
– Вот она, вот она! – кричал им с берега голос человека, скрывавшегося в кустах. – Смотрите, ребята, где вынырнет.
'Так он, значит, не застрелился, а утопился?' – подумал смотритель и тоже стал смотреть, где вынырнет.
Наступила глубокая тишина. Скоро в одном месте озера показалась огромная утка и начала боязливо озираться. Ямщики с криком кинулись к ней. Она попробовала лететь, но не смогла, и, собрав последние силы, с страшным шумом пронеслась над самой водой, работая и слабыми крыльями и ногами, и пропала под берегом.
– Ага! – раздался торжествующий голос на берегу, и в то же время из кустов высунулась рука, державшая утку, которая отчаянно трепыхалась и тоскливо вытягивала свою длинную шею, жалобно покрякивая.
Ямщики испустили радостный крик.
Рука с уткой исчезла, и тот же голос с берега закричал:
– Ну, теперь, ребята, другую! Вот она тут под моим берегом притаилась.
Ямщики кинулись к берегу и стали хлестать по воде и кустам своими шестами, страшно крича. И вдруг еще одна утка бойко выкатила на середину озера, осмотрелась и нырнула.
– Смотрите, где вынырнет!
Ямщики притаили дыхание, как вдруг посреди всеобщей тишины раздался повелительный голос:
– Стой!!
Ямщики разом повернули головы и увидели своего смотрителя: он был бледен и грозен.
– Разбойники! куда я вас послал? что я вам приказал?
Но голос смотрителя вдруг оборвался: невдалеке показался Каютин.
– Вот вам! – сказал он, кидая смотрителю порядочную связку уток. – Я сегодня у вас ночевать останусь, так вы прикажите поджарить парочку к ужину. А вот я подстрелил и еще утку – мы ее сейчас поймаем. Ну, ребята!
Так кончились ужасы смотрителя.
Каютин по необходимости переоделся в лучшее свое платье и пошел от нечего делать бродить по селу. Кому случалось любить, строить планы к обладанию красавицей – и на первом шагу оборваться глупейшим образом; тот поймет его положение. Он громко бранил свою ветреность и строил кислые гримасы. Заметив толпу у церкви, он подошел к паперти. На ступеньках сидело несколько разных баб, горячо споривших.
– Что, тетка, свадьба, что ли, будет? – спросил у одной Каютин.
– Как же, батюшка! вот и жених скоро будет, – отвечала баба. – Вишь ты, здешние соседи.
– А кто же женится?
– Барин.
– Да я знаю, что барин! ну, а на ком? и как его фамилия?
– Семипалов, батюшка, Семипалов! и женится на раскрасивой; уж такая дюжая да румяная, что тебе только впору!
Бабы рассмеялись.
– Нешто жених чем не хорош? – пискливо спросила старушонка с черными зубами, повязанная по-мещански.
– Небось, я думаю, сын-то ей лучше приглянулся; да, вестимо, старик больше даст.
– Жених стар, верно? – спросил Каютин.
– Как сушеный гриб, прости господи, ей-богу! Ну что за неволя итти за такого! аль больно мужа понадобились, что ли?
Каютин подсел на ступеньку и продолжал расспрашивать. Бабы наперерыв рассказывали ему все, что знали и слышали о женихе и невесте: жених уже в последний раз венчается, невеста идет за него потому, что он сделал в ее пользу духовную, и прочее.
– Едут! едут! – закричало несколько голосов. Бабы вздрогнули и кинулись в церковь занять получше место. Каютин же остался на паперти в ожидании жениха.
Шестерня дряхлых лошадей тащила коляску, которая вышиною не уступала избам. Углубленная часть ее походила на скорлупу яйца, разбитого на две ровные части; сидевшие в ней касались носами друг друга. Винты, гвозди и разные медные украшения шатались и пищали, как бы плача и жалуясь на неумолимость людей, не уважающих дряхлости. В коляске сидели три старика, закутанных в шубы, несмотря на теплоту вечера. Лошадьми правил сгорбленный старик лет семидесяти; на запятках стояли два лакея, высокие и тоже седые как лунь; подпрыгивая при каждом толчке и согнувшись в дугу, они крепко держались – так казалось издали – за плечи своих господ. Лица их, и, без того мрачные, приняли грозное выражение, – вероятно потому, что опасность сломать шею, слетев с такой высоты, или кувырнуться на колени к господам представлялась им слишком ясно.
Коляска остановилась у паперти. Другие лакеи, нарочно присланные сюда заранее, кинулись отворять ступеньки, а стоявшие на запятках не обнаруживали особенной живости; они выгибали спины и морщились. Старики-господа закопошились, и один из них крикнул:
– Ну, что же вы дремлете?
Тогда лакеи с запяток схватили его подмышки, приподняли и передали своим товарищам, ожидавшим у дверец с протянутыми руками. Так высадили всех трех стариков, и каждого по два лакея повели под руки в церковь. Там их развьючили и усадили на стулья в ожидании невесты.
Каютин не мог не сознаться, что букет дряхлости так подобран, что решительно нет возможности различить стариков. Они были родные братья, а самому меньшему – жениху – стукнуло уже семьдесят. Его можно было отличить по изысканности туалета; он был завит, и из всех его седых и жиденьких волос составилось всего три-четыре колечка. Одно нарушало гармонию в его туалете; огромные плисовые сапоги, вроде охотничьих. Средний брат отличался дрожанием во всем теле; губы, загнувшиеся внутрь, по недостатку зубов, беспрерывно чмокали; глаза, полные жадности, вращались кругом, и циническая улыбка дрожала на подбородке, который после долгой разлуки обещал скоро сойтись с носом. Старший брат, с теми же чертами, но плотнее их, находился в дремоте, страшно сопел и, казалось, был полон равнодушия ко всему, что вокруг него делалось.
Вдруг в церкви произошло движение, все головы повернулись к двери и вытянулись. На клиросе запели. Каютин выдвинулся из толпы и стал на видном месте, чтоб лучше разглядеть невесту. Впереди шел высокий и полный мужчина лет под сорок; его румяное, лоснящееся и самодовольное лицо было опушено густыми черными щетинистыми бакенбардами. Белый атласный галстук с огромным бантом и стальной пряжкой, которая впилась в жирный затылок, светло-голубой жилет с серебряными разводами, фрак коричневый с золотыми пуговицами, панталоны светло-синие с красными лампасами – таков был его костюм. За ним торжественно выступала невеста, не уступавшая ему ни ростом, ни дородством. Лицо ее было кругло, с расплывшимися и потому неуловимыми чертами; щеки лоснились, вероятно благодаря тому составу, которым были приклеены к ним пряди волос, называемые височками. Цветы, атлас, кружева, ленты, брильянты украшали невесту. Робости не замечалось в ней: она шла так смело, как будто знала достовернейшим образом, что будет счастлива.
Жених вскочил с своего стула и тихонько делал знаки лакеям, кинувшимся к нему с протянутыми руками.
– Пошли, дураки! не трогайте меня! – ворчал он сквозь зубы.
Но лакеи, которых внимание было поглощено прибытием будущей госпожи, машинально взяли его под руки.
Он сердито вырвался и стал посреди церкви, гордо озираясь кругом.
Невеста не обращала внимания на своего будущего властелина. Окинув смелым взглядом толпу, она, как пораженная громом, остановила свои черные глаза на Каютине, который резко отделялся от остальной бородатой публики, потом нагнулась и стала шептаться с подругами. И все дамы устремили на Каютина свои взоры, до такой степени выразительные, что он невольно попятился к толпе и старался в ней укрыться от этих жгучих взоров. Невеста, поправляя себе то лиф, то перчатки, не сводила с него глаз. Вдруг позади раздался басистый голос:
– Позвольте… вашу фамилию приказано спросить.
Каютин вздрогнул и, обернувшись, увидел высокого, топорного лакея, который в ожидании ответа оглядывал его с ног до головы.
– Кто приказал? – спросил с удивлением Каютин.
– Барыня.
Каютин невольно оглянулся на дам, как бы желая узнать, которая из них так любопытна. Но они стали все вместе, плотно прижавшись друг к другу, и смотрели на него, едва переводя дыхание.
– Скажи, что моя фамилия Каютин.
Лакей удалился.
Каютин видел, как дамы расспрашивали его и потом шептались.
Через две минуты тот же лакей снова проголосил над его ухом:
– Какого звания… приказано узнать!
Каютин улыбнулся и с расстановкой произнес:
– Дво-ря-нин!
Лакей подернул плечами и выпрямился. Каютин смелее стал смотреть на невесту, которая лорнировала его.
– Откуда изволите ехать? – опять раздалось над ухом Каютина.
– Из Петербурга! – гордо отвечал Каютин. Лакей немного попятился в толпу и медленно осмотрел его.
– А куда изволите ехать?
– В К***скую губернию.
Лакей откашлянулся и удалился, а Каютин по-прежнему обратил все свое внимание на невесту.
Вдруг на стороне жениха сделалась суматоха, и старика – старшего брата – повели вон. Жених махал тоскливо руками и с жаром говорил что-то господину с густыми бакенбардами и старику, среднему брату, который чмокал губами и насмешливо улыбался одними глазами.
Невеста подозвала к себе господина с бакенбардами и спросила:
– Что такое случилось с beau-frere?
– Дяденьке дурно-с, маменька! – отвечал господин с бакенбардами нежным Голосом, который не очень шел к его плотной фигуре.
Это был будущий пасынок невесты, который, горя нетерпением иметь такую мачеху, звал уже ее нежным именем маменьки.
– Что же будем делать? – спросила невеста.
– Право, не знаю; дяденька теперь никуда не годится!
