И он сильно жал ее руку и тащил даму к двери. Дама испугалась и, вырвавшись, отвечала:
– Нет, мы лучше здесь останемся! Я не могу бежать!
Каютин торжествовал. Он знал, что Лукерье Тарасьевне сильно нравилось именье мужа, и решился предложить ей бежать. Чтоб сильней запугать ее, он даже сложил стихи, в которых ясно доказывалось, что женщина, полюбив другого, должна бежать.
– А, так ты меня не любишь? – воскликнул он и стал грозно ходить по комнате. – Итак, прощайте.
– Нет, люблю, люблю, – отвечала она. – Но что скажут люди?
– Люди! – возразил он и, думая окончательно отделаться, прочел свои стихи {*}. Но он жестоко ошибся: стихи, которым и сам он не верил, произвели совсем другое действие на его даму. Она кинулась ему на шею и страстно простонала:
{* Вот они, для любопытных:
Когда горит в твоей крови
Огонь действительной любви,
Когда ты сознаешь глубоко
Свои разумные права,
Верь: не убьет тебя молва
Своею клеветой жестокой!
Отвергни ненавистных уз
Бесплодно тягостное бремя
И заключи – пока есть время -
. . . . . . по сердцу союз!
Но если страсть твоя слаба
И убежденье не глубоко,
Будь мужу вечная раба,
Не то раскаешься жестоко!}
– Убежим! я твоя!
Каютин побледнел. Он внутренно проклинал и свой план и нелепые стихи, как вдруг вбежала испуганная Катя: она махала руками и делала отчаянные жесты, указывая на перегородку. И Лукерья Тарасьевна и Каютин мигом догадались, что их подслушивают. Но когда Катя шепнула своей госпоже, кто именно подслушивает, Лукерья Тарасьевна в ужасе закрыла лицо руками. Катя, как кошка, подкралась на цыпочках к двери перегородки и приложила ухо. Пока Каютин и Лукерья Тарасьевна менялись отчаянными взглядами, горничная быстро отворила дверь и едва не расхохоталась. Лукерья Тарасьевна с ужасом увидала своего мужа, сидящего на стуле, лицо его было слегка прикрыто кисейным платьем, висевшим над его головой. Ноги и руки его были неподвижны. Каютин побледнел: ему пришла мысль, что старик умер, огорченный изменой жены. Но скоро успокоил его легкий храп, мерно вылетавший из груди старика. Все трое подошли ближе. Старик сладко спал на стуле, свесив голову на грудь и скрестив свои ноги в плисовых сапогах.
– Все его, его штуки! – сказала Лукерья Тарасьевна и бросилась из комнаты.
Каютин поблагодарил судьбу за сон, ниспосланный человеку, и тоже вышел. Катя разбудила своего барина, который очень был удивлен, увидя себя между платьями, но, вспомнив о жене, строго приказал Кате остаться с ним за перегородкой, опасаясь ее выпустить, чтоб она не предупредила свою госпожу. Он выходил из себя, ожидая изменницу: наконец послышались шаги, то была Лукерья Тарасьевна. Войдя в катину комнату, она звала свою горничную; но старик крепко держал Катю за талию: все боялся, как бы не вырвалась.
– Как вам не стыдно, сударь! что вы? пустите! – говорила Катя обиженным голосом.
– Тише, тише! – бормотал старик, зажимая ей рот.
Лукерья Тарасьевна гневно раскрыла дверь – и, отскочив, с ужасом вскрикнула:
– Что я вижу?!
Старик испугался и прятал Катю в платья. Скоро послышался плач; Лукерья Тарасьевна кричала, что она несчастна, что с таким ветреным мужем невозможно жить.
Старик умолял ее успокоиться, клялся, что не изменил ей, и откровенно во всем признался. Она долго не верила и только после многих клятв и молений простила его.
Pierre был поражен, как громом, появлением мужа и жены к гостям.
– Ну, что папенька? – спросил он в волнении.
– Ты дурак!
– Что такое случилось?
– То, что ты своего отца осрамил!
И оскорбленный отец даже не удостоил сына объяснением.
Скоро супруг Лукерьи Тарасьевны, к удивлению Каютина, пристрастился к картам; Каютин не хотел играть на деньги, но старик настаивал и с каждой партией, увеличивал куш. Каютину везло. Сидя подле отца, сын иногда замечал ему, что он делает ренонс, не так ходит, но старик продолжал свое, возражая с запальчивостию:
– Молчи, дурак! разве не знаешь пословицы: 'курицу яйца не учат'?
Дня в три Каютин выиграл столько, что мог продолжать свой путь, и объявил, что завтра уедет.
Старик обнимал его, предлагал ему денег взаймы и был очень весел, а сыну своему все твердил:
– Нет уж, где со мной справиться? Если захочу, всех перехитрю!
Он точно схитрил. За несколько дней перед тем пришел к нему поторговать лошадку смотритель соседней станции и, увидав случайно Каютина, не преминул рассказать, что Каютин проигрался, и прочее. С того же вечера Каютину повезло в игре.
Каютин простился с вечера и ушел в свою комнату с намерением завтра чем свет уехать. Он с наслаждением уложил чемодан и задумался. Он вспомнил Полиньку, свое прощанье с ней, свои клятвы и покраснел при мысли, что так скоро забыл ее.
'Ах, Полинька! зачем ты так добра? зачем веришь мне? я не стою тебя'.
Так рассуждал Каютин, сидя у чемодана, как вдруг постучались к нему.
– Войдите, кто там? – сказал он, запирая чемодан.
Катя высунулась в дверь.
– Барыня идет к вам! – сказала она и скрылась.
Испуганный Каютин вскочил. Он не верил своим ушам; но в дверях показалась обширная фигура, окутанная большим платком.
– Кто это? – робко спросил Каютин.
– Я! – торжественно отвечала Лукерья Тарасьевна, сбрасывая платок и являясь перед Каютиным во всем величии отчаянной женщины. Ее жидкие волосы падали очень скудно по широким плечам, белый капот был не застегнут, и пышная грудь сильно порывалась на свободу, угрожая разорвать туго затянутый корсет.
– Вы едете?
– Еду, – весело отвечал Каютин.
– Ах, мне дурно!
И она, шатаясь, доплелась до стула и села.
– Не угодно ли воды?
И Каютин сделал движение к двери.
– Стойте!
Она заслонила ему дорогу.
Каютин равнодушно смотрел на отчаяние дамы и решился выдержать свою роль до конца.
– Я лишу себя жизни!
– О, не лишайте! жизнь ваша так дорога!
– Для кого?
– Для вашего мужа.
– О, как жестоко! слишком жестоко! – воскликнула она.
Вдруг вбежала Катя и задыхающимся голосом сказала:
– Идут! идут!
– Кто? Боже! я погибла! – воскликнула Лукерья Тарасьевна, начиная бегать по комнате.
– Вот видите! – сказал Каютин, – теперь уж вы и погибли!
Он запер дверь, и в ту же минуту в нее начали грозно стучаться. Все вздрогнули.
– Отворите! – кричал в ярости муж Лукерьи Тарасьевны.
Она стояла уже на стуле у окна, а Катя опускала другой стул за окно, чтоб госпоже легче было спрыгнуть.
– Итак, прощайте! – прошептала Лукерья Тарасьевна таким тоном, как будто готовилась к самоубийству.
Каютин делал ей знаки, чтобы она скорее спрыгнула.
– Навсегда!
– Отворите! или я разломаю дверь! – кричал ревнивый старик.
И точно дверь стала трещать.
Лукерья Тарасьевна, наконец, спрыгнула, и скачок был таков, что дом дрогнул. Катя заперла окно, накинула барынин платок, закрыла им даже лицо свое и стала в угол, посмеиваясь.
Каютин отворил дверь. Ревнивый старик в сопровождении сына вбежал в комнату и, как тигр, кинулся к Кате.
– Ага, попалась! а!! мужа срамить!!!
Он сорвал платок, – и ярость сменилась в его лице удивлением и радостью. Он обратился с гневным вопрошающим взором к сыну, который заглядывал во все уголки, позабыв, что мачехе его нужно было немало места. Каютин стоял, как преступник, потупив глаза, а Катя, закрыв лицо руками, дрожала, едва сдерживая смех.
