смена. Воздух потеплел и стал как бы мягче. Пахнет хвоей.
Я думаю об Уте. Я знаю, что сейчас она сидит у широко открытого окна и ждет меня. Когда я ей все расскажу, она поймет меня и одобрит мое решение, хотя ей будет очень тяжело. Но ведь я буду рядом...
Цорн расправил плечи. Долгие часы дежурства на смотровой вышке его не утомили. Ему нравится идти широким крепким шагом, внимательно наблюдая за тем, что происходит вокруг. Он видит лес, траву, птиц, зверей совершенно другими глазами, чем я, и может без конца говорить о растениях и животных. Иногда во время дежурства ему нужно напоминать, что он не на экскурсии. Тогда, замедлив шаги, он подождет, пока к нему подойдешь, и шепнет: «А пестрого дятла на засохшей сосне вы, товарищ фельдфебель, не заметили. Спорим!» Его ничего не стоило завести, сказав, например: «Конечно, я его видел. Но это был не пестрый, а черный дятел...»
Но сегодня он говорит совсем другое: «У вас с Утой все будет хорошо... Спорим!»
Еще не пробило восемь, как вдали на полевой дороге показался наш автомобиль со сменой. На перекрестке, где дорога была изъезжена тракторами, водитель слишком сильно дал газ, и задние колеса забуксовали, выбрасывая грязь и траву. Цорн презрительно хмыкнул и выругался.
— Нет, Бергман никогда не научится! А такой специалист, как я, пропадает!
За Беккером рядом с разводящим в машине сидел незнакомый мужчина. Я пытался угадать, кто это. Через несколько минут, когда мы подошли к машине, я узнал голос человека, говорившего со мной по телефону. Мы обменялись рукопожатием.
Автомобиль развернулся, и мы поехали обратно. Смотровая вышка будет занята теперь только пополудни.
Беккер первым начал разговор.
— Почему вы не позвонили мне вчера вечером в полк? — В его голосе звучали нотки упрека.
Я не нашелся, что ответить, хотя подумал о той записке, про которую так часто рассказывал сам же Беккер: «Если ты чем-то озабочен, обращайся к партии!» Я пожал плечами и взглянул на Беккера, но он уже не сердился.
Секретарь парторганизации незаметно приглядывался ко мне. Я все время чувствовал на себе его испытующий взгляд. Но вот наши глаза встретились, и он приветливо улыбнулся.
Я представлял его несколько иным — голос по телефону звучал так молодо. А теперь казалось, что он принадлежал другому человеку. Секретарю было примерно столько же, сколько могло быть сейчас моему отцу. Лицо выглядело усталым, — вероятно, своим звонком я обеспечил ему бессонную ночь. Но держался он бодро и, наверное, чтобы и меня подбодрить, сказал:
— Все в порядке, товарищ Беккер! — Он вытащил сигарету. Цорн щелкнул своей зажигалкой. — Теперь нужно предоставить это дело тем, кто должен его решать. Самое важное, что он остался у нас и мы предостерегли его от роковой ошибки.
Он, конечно, был прав. Ничего иного он и не мог сказать. И тем не менее я спросил:
— И что будет с ним дальше?
Секретарь, чуть усмехнувшись, посмотрел на меня, словно хотел сказать: «Ты слишком торопишься!»
— Все будет сделано, чтобы разобраться в этом инциденте. Найдется портфель или нет, но правда будет установлена. — Он помолчал и, вновь улыбнувшись, спросил: — Или ты сомневаешься в этом?
Прежде чем я успел ответить, вмешался Цорн:
— Это все выяснится, Ханнес. — Но, заметив осуждающий взгляд Беккера, быстро поправился: — Товарищ фельдфебель. — Он незаметно ткнул меня в бок, но я, конечно, тоже не остался в долгу.
Секретарь, словно ожидая, пока мы успокоимся, задумчиво смотрел в сторону, потирая подбородок. Потом он строго произнес:
— Вальтер Борк должен отвечать. Он готов понести наказание. Я с ним говорил. — Он положил руку мне на плечо. — Этот разговор состоялся благодаря тебе. Попытка побега из республики — несомненный факт. Но он все же остался. Это тоже факт. Ты ведь этого хотел, так?
Я почувствовал легкое смущение, но не от его похвалы, а от того, что? должен был сейчас сказать.
— Есть еще кое-кто, заинтересованный в том, чтобы Вальтер Борк остался здесь... — Я заметил, что Цорн одобрительно кивает, и закончил: — Его дочь Ута. Если бы она скрыла письмо...
Секретарь не дал мне договорить:
— Да, для нее это было тяжелым испытанием.
Все умолкли, тишину нарушал лишь шум мотора. Вот и первые дома Штейнберга. В деревне начинался обычный день.
У кафе «Зальцбруннен» стоял почтовый автобус, Штейнберг — его последняя станция. Шофер, облокотившись о раскрытое окошко, как обычно, крикнул своим звонким голосом:
— Отто, один кофе! Да покрепче!
Изнутри донесся голос;
— Сейчас подам, по-турецки.
Мы проезжаем мимо.
— К школе, — командует Беккер.
Школа еще пуста. Сегодня последний день каникул. На дворе хлопочет старый Биеншток. Он разгребает гравий на дорожках, выдергивает там и сям сорную траву, которая успела вырасти за то время, пока ее не топтали детские ноги.
У калитки Беккер скомандовал «Стоп» и повернулся ко мне.
— Давай твой автомат и иди, — сказал он и, обращаясь к секретарю, спросил: — Вы не пойдете?
Тот улыбнулся и подмигнул мне:
— Расскажешь ей все сам. Это, наверно, будет не скоро... — И, обращаясь к Беккеру, спросил: — Он ведь не понадобится вам сегодня?
Беккер отрицательно покачал головой. Уже выйдя из машины, я сказал:
— Спасибо вам большое.
Прежде чем снова взвыл мотор, Беккер успел сказать:
— Передавай Уте от меня привет.
Я помахал ему рукой.
— И от меня тоже! — крикнул Цорн уже на ходу.
В стрельчатом окошке показалось лицо Уты.
Идя вдоль посыпанной гравием дорожки между цветами, посаженными папашей Биенштоком, и поднимаясь по узкой деревянной лесенке, я испытывал необъяснимое, незнакомое прежде чувство. Но я знал и другое: я очень люблю Уту.
Она не бросилась к двери, когда я вошел. Стоя у окна и протянув навстречу руки, она в немом ожидании смотрела на меня.
В окне виднелись ветви яблони, отягченные плодами. На небе ни облачка. «Цорн всегда правильно угадывает погоду», — подумалось мне.
Эдмунд Ауэ
КАК В СКАЗКЕ
Стояла зима 1968 года. Снежные заносы, пронизывающий ветер и сильные холода грозили парализовать всю жизнь. Газеты и радио ежедневно сообщали, что прилагаются героические усилия для сохранения нормальных условий жизни и снабжения всем необходимым людей, отрезанных от внешнего мира.
Может быть, некоторые не поймут, зачем я вспоминаю все это, но меня побуждает к тому один случай, в котором, как в фокусе, отразилось чувство товарищества и взаимной выручки наших людей в час испытаний.
