сидеть здесь допоздна и не давало ему покоя.
О времени, когда Бентхайм и Мертенс находились вместе, в деле указывались только даты и факты, которые были хорошо известны Бентхайму. Дальше приводились столь же скупые сведения, они мало что говорили о самом человеке и уже никак не могли объяснить причин происходившего и их взаимосвязи.
«В 1944 году «за трусость на поле боя» приговорен к расстрелу. Однако вследствие благоприятных обстоятельств бежал» — так указывалось в деле. О побеге Бентхайм ничего не знал, но то, что Вольфганг Мертенс был приговорен к смерти, полковнику было известно и раньше. Он имел эти сведения от советских товарищей. При допросе пленного унтер-офицера выяснилось, что Вольфганг Мертенс через неделю после своего бегства с высоты был схвачен и военно-полевым судом приговорен к расстрелу «за трусость на поле боя». Русская семья, в которой прятался Мертенс, тотчас после его ареста была расстреляна у него на глазах. Бентхайм знал это, но в деле об этом также не говорилось.
Да, многое в этих бумагах оставалось неясным. Нельзя сказать, чтобы в них умалчивались отдельные факты. Нет. Но материалы в этой папке давали ответ только на те вопросы, которые имели непосредственное отношение к делу. О том же, что русская семья была расстреляна при аресте Мертенса, ничего не было написано. Как не было написано и о тех «благоприятных обстоятельствах», при которых ему удалось бежать.
Позже, уже являясь членом Национального комитета «Свободная Германия» и участвуя вместе с советскими товарищами в борьбе против остатков гитлеровского вермахта, Бентхайм иногда думал о Мертенсе. Все ли он сделал, чтобы предупредить его бессмысленную смерть, как он считал в ту пору?
Теперь, когда известно, что Мертенс жив, полковник размышлял над тем, как это случилось и как ему удалось избежать расстрела. Невольно возникали какие-то подозрения, и помимо воли это начинало его беспокоить. Было ли все чисто при этих «благоприятных обстоятельствах»?
Бентхайм старался не вспоминать, что Мертенс являлся членом гитлерюгенда, слепо верившим в его идеи. А кто в ту пору не верил? Немногие. Очень немногие. Это не повод к обвинению, а тем более к тяжкому подозрению. Кроме того, увиденное на фронте, тяжелые нравственные испытания, весь этот ужас последнего боя... Взгляды Мертенса могли измениться — да еще этот смертный приговор. Но ведь русская семья была уничтожена, а Мертенс остался жив благодаря «благоприятным обстоятельствам».
В характеристике, имевшейся в деле, полковник обратил внимание на то, что Вольфганг Мертенс отличался замкнутостью, был малообщителен. Почему он замкнут? Может, это следствие угрызений совести? Может, он что-нибудь скрывает?
Бентхайм вновь и вновь листал дело.
Начало светать.
В который уже раз рассматривая фотографию, он узнавал и не узнавал прежнего Вольфганга. Прошло двадцать лет — почти половина прожитой жизни. Ему интересно было, вспоминает ли Мертенс о прошлом, думает ли хоть иногда о тех днях в госпитале?
Каким человеком он стал — майор пограничных войск ГДР с отличной аттестацией в личном деле?
Зная о Мертенсе гораздо больше, чем можно было понять из личного дела, Бентхайм решил для себя, что должен выяснить то, что оставалось неизвестным. И связано это не только с предстоящим награждением Вольфганга Мертенса. Бентхайм хотел понять, что за человек этот майор, с которым когда-то столкнула его судьба. Достоин ли он быть офицером армии ГДР? В этом главное, и он это выяснит...
День был серым и хмурым. Мелкий дождь сыпал в ветровое стекло автомашины. Трудно было шоферу. Погода, казалось, соответствовала настроению Бентхайма. На душе было пасмурно и смутно. Что- то во всем этом было такое, от чего он не мог освободиться, что висело над ним, словно тяжесть. Бентхайм начинал сердиться на себя и свои мысли. Какие у него основания сомневаться в человеке, с которым он был едва знаком? Но он должен его увидеть, и тогда наверняка мрачные предположения отпадут сами собой. Он хотел встретиться с Вольфгангом без предупреждений. Недоверия не должно быть, как не было его тогда, когда ему, воспитаннику нацистской школы и члену гитлерюгенда, он решился сказать, что не будет стрелять в русских. Правда, руководствовался он тогда не столько сознанием, сколько чувством, но Мертенс оценил это доверие и умолчал о сказанном.
Бентхайм старался представить себе их встречу. Ему хотелось, чтобы она была дружеской, и хотелось увидеть радость на лице Мертенса. От первой реакции многое зависит. Неожиданность, как правило, исключает притворство, и человек предстает таким, какой есть на самом доле.
Несмотря на холодное утро, Бентхайм открыл окно и, откинувшись на сиденье, с удовольствием подставил лицо встречному ветру, который, казалось, помогал яснее мыслить и отбросить сентиментальные воспоминания.
— Товарищ полковник, разрешите закурить? — прервал его размышления шофер. — Дым вытянет ветром.
— Конечно, курите, — ответил Бентхайм.
Он посмотрел на солдата, на его молодое, свежее лицо, посмотрел, как он зажег сигарету, и подумал, что тот попросил разрешения закурить лишь после того, как было открыто окно. «Дым вытянет ветром». Сказав это, он в известной мере навязывал свою волю и вместе с тем проявлял вежливость, и Бентхайму было это приятно. Скорее в шутку, чем из желания проверить солдата, он сказал:
— А если бы я опять закрыл окно?
Парень несколько помедлил с ответом.
— Разрешите спросить? — обратился он затем.
— Пожалуйста. — Полковник с интересом взглянул на него.
— Вы сами курите, товарищ полковник?
— Нет.
Шофер выбросил сигарету в окошко.
— Тогда прошу прощения! — сказал он.
Бентхайм был несколько удивлен и произнес:
— Но ведь я не возражаю!
— Благодарю вас, товарищ полковник, но табачный дым особенно вреден для некурящих.
Бентхайм усмехнулся и поймал себя на желании поближе познакомиться с этим парнем. Парень и впрямь был молодец, и показал себя с лучшей стороны. Иногда какая-нибудь мелочь во взаимоотношениях прекрасно характеризует человека.
Размышляя так, полковник Бентхайм вновь возвращался мыслями к Мертенсу. Да, видимо, в его судьбе сыграли роль какие-то драматические события, о которых можно только догадываться и в которых он должен был разобраться...
Таким вот событием, полным драматизма, была в жизни Бентхайма Мадлен — француженка из Нормандии. Никогда он не забудет ее, не сможет забыть... Запах луговых трав отчетливо вызвал воспоминания о ней.
Бентхайм глубоко вздохнул. Воспоминания были прекрасны и вместе с тем печальны.
Перед самой войной родители Мадлен поселились в их деревне. Мадлен была еще совсем ребенок, но они с Бентхаймом полюбили друг друга.
«Мадлен...» — думал Бентхайм. С этим именем была связана его первая любовь. Это звучит немного сентиментально, но так оно и было в ту пору. Это было прекрасно. «Остается нежность» — так, кажется, называется молодежная песенка в их Октябрьском клубе. Да, нежность остается...
Кто бы мог быть грубым с этой девушкой?
Кто мог? Они могли! Так грубы и жестоки могли быть только они, фашисты. Они и сейчас не забыли этого! Они опять учатся насилию и жестокости.
Молодежь по ту сторону Эльбы не поет песен, которые распевают в Октябрьском клубе. И есть там такие, кто вновь пробует силы в драках, испытывает удовольствие от страданий других, как те, кто вытащил его Мадлен на улицу и бросил, избитую, в грузовик...
«Поэтому я ношу эту форму, — думал он, — поэтому у нас должны быть такие, как Мертенс, чтобы враг не мог проникнуть в наш мир, не мог снова уничтожать любовь, разрушить красоту. Для этого мы стоим на нашей границе. И среди нас не может быть тех, на чьей совести лежит загубленная жизнь ни в чем не
