– Слушайте, я вам одно могу сказать: управляйтесь собственными силами. Пускай люди пройдутся также по регистрационному списку, хотя это, похоже, ничего не даст в любом случае… Черт побери, заприте где-нибудь этих компьютерщиков, стойте по очереди под дверью на страже… – Шеф помолчал, переводя дух. – Или ФБР привлеките. Сообщите, кому принадлежат отпечатки, они жизнь положат на слежку за каждым, за кем пожелаете.
Магоцци беспокойно заерзал на стуле.
– Мне этого вовсе не хочется, сэр.
Малкерсон удивленно сморгнул. Детектив никогда не называл его «сэром».
– Если пуля из Висконсина совпадет с нашими, ФБР обязательно завтра по уши уйдет в работу. Это будет уже их дело.
– Знаю.
– Вам придется выложить все документы. До последнего клочка бумаги.
Магоцци осторожно кивнул, а Малкерсон прищурился.
– Вы ведь ничего не записывали? Не собираетесь им докладывать, чьи это отпечатки? Или мне, если на то пошло? Стойте. Не отвечайте. Иначе я буду вынужден временно отстранить вас от следствия. – Шеф опять вздохнул, расправил лацканы пиджака, взял с письменного стола кейс. – Джентльмены, я иду домой. Прогуляюсь с собакой, выпью с женой рюмку, или наоборот, в зависимости от того, кто из них что предложит. Джино, передайте мои наилучшие пожелания Анджеле.
– Она очень обрадуется, что вы о ней помните, шеф.
Малкерсон остановился у двери с легкой улыбкой на губах.
– Наверняка. Такой уж она человек. Бог знает, за какие заслуги вы ее удостоились, Ролсет, но, видимо, совершили нечто в прошлой жизни. – Он тихо закрыл за собой дверь.
После его ухода Джино оглянулся на Магоцци:
– Ты когда-нибудь сообщишь шефу, что это отпечатки Макбрайд?
Тот пожал плечами:
– Знаешь, какая на тебя свалится куча дерьма, если она окажется стрелком?
– Макбрайд не стрелок.
Джино сел на краешек стула, запрокинул голову, закрыл глаза.
– Хотелось бы мне питать такую уверенность. Что теперь будем делать?
– Думаю, слушаться шефа. Прикажем Фридмену вытащить из шляпы нескольких полицейских и поставим их в третью смену.
Джино открыл глаза, поднял руку, взглянул на часы.
– До третьей еще много времени.
– Угу. Пока сами прикроем.
– Извини, нас двое, а их пятеро.
– Все в одном месте будут. Помнишь, они оставили Глории координаты? Я проверил.
– Позвони Анджеле. Она будет вопить, как зарезанная.
Магоцци улыбнулся:
– Анджела никогда в жизни не повышает голос.
– Правда. Но жалобно хнычет. Терпеть не могу. – Джино встал, потянулся. – Куда направляемся?
Магоцци с ухмылкой взглянул на него:
– Ох, черт. Плохо дело.
35
Только Холлоран разъединился с детективом Магоцци и стал подниматься с кресла, как в кабинет вошла Шарон Мюллер. Он на секунду застыл в неудобной позе, полусидя, потом молча и медленно вновь опустился.
Судя по улыбке, реакция пришлась ей по вкусу.
– Спасибо, шериф Холлоран!
– Ты в платье, – констатировал он на случай, если Шарон сама того не знала.
Раньше видел ее только в форме – в строгих коричневых брюках, коричневой рубашке с галстуком, грохочущих ботинках, с десятью фунтами скобяных изделий, которые сотрудники и сотрудницы полиции обязательно носят на поясе. Не говоря об оружии, которого сейчас при ней не было. Наверное, решила, что пистолет не подходит к облегающему красному платью с глубоким вырезом и коротенькой юбкой.
Слегка приподняла подол, демонстрируя ноги длиной четыреста футов, отчего он чуть не потерял сознание.
– И в туфлях на каблуках, – указала она, и совершенно правильно сделала, так как этого он пока не заметил и, может быть, вообще не заметил бы.
Из вежливости посмотрел на нее, с изумлением видя легкий макияж, которым Шарон никогда не пользовалась, в котором никогда не нуждалась. Акварелью расцветились веки и губы – голубоватые тени, тонкий сверкающий слой помады.
– Ни разу не видел тебя без формы, – пробормотал Холлоран.
– Это и есть форма. Для свиданий. Пошли.
– Пошли, – не подумав, согласился шериф, а потом вспомнил: – Только я не могу.
Темные глаза чуть прищурились.
– Почему?
– Надо ловить преступников.
Шарон шумно выдохнула, плечи слегка поникли, грудь поднялась под красной тканью. Ему пришлось отвести глаза, уставившись на собственные руки. Они лежали на столе, пальцы чуть скрючены, ленивые сукины дети даже не шевелятся, совсем глупо выглядят, ничем не помогают.
– Я точно знаю, что ты не голубой…
– Боже мой! Тайна открыта.
– …тогда в чем же дело? За два года ни разу ко мне не пристал. Ни единой попытки не сделал.
Он прокашлялся.
– По инструкции сексуальные домогательства по отношению к подчиненным запрещены.
– Не смешно.
– Я и не старался тебя рассмешить. Так действительно говорится в инструкциях.
Она стиснула губы, он ждал, что акварельная вода схлынет, и удивлялся, что она не схлынула.
– Прекрасно. Тогда буду сама домогаться. Давай выйдем отсюда, и сразу начну.
Губы шерифа невольно складывались в мрачно-язвительную улыбку Харрисона Форда.[54] Он находится почти в пустом здании с женщиной в красном платье, которую желает с той самой минуты, когда она впервые перед ним предстала два года назад, протягивая бумажку с назначением, и теперь она сама соблазняет его. Наверняка женщины постоянно соблазняют Харрисона Форда. Неудивительно, что он так улыбается.
– В любом случае ты же не собираешься всю ночь ловить преступников.
Мрачно-язвительная улыбка исчезла. Она бессознательно помахивала перед ним корочкой с его шерифской звездой.
– Ну вот что, – вздохнул Холлоран, вставая, собирая разбросанные по столу папки, бумаги и фотографии, засовывая их в коробку, которая превращалась в досье Клейнфельдтов. – Вечером я еду в Миннеаполис.
Шарон помолчала долю секунды. Настроение ощутимо переменилось, как внезапно упавший барометр. Она сразу же превратилась в деловитую помощницу шерифа.
– Что стряслось?
Он сунул коробку под мышку, сдернул со спинки стула куртку.
– Загляну в отдел вещественных доказательств и поеду. Путь долгий. – Холлоран выключил в кабинете свет, затворил и запер дверь, зашагал вниз по лестнице.
