— Ривер сказала, что мы с тобой должны поговорить, — сказал Рейн, опустошая тарелки над ведерком для свиней — свиньи, как известно, обожают объедки. — Она права. Она всегда права.
— Только не в этот раз. Я не желаю с тобой разговаривать, — я выгребла остатки салата в контейнер и поставила его в большой холодильник.
— Как я понял, никто из нас не собирается отсюда уезжать, — спокойно и сдержанно продолжал Рейн. — Но между нами стоит это дело. Я не хочу, чтобы мы создавали проблемы себе или кому-то еще.
«Это дело?» — злобно подумала я. Он говорил об этом, как о неудачном свидании!
— Кому-то еще? Это ты о Нелл, что ли?
Он покосился на меня через плечо. Черт, до чего же он хорош собой! Просто какая-то абсолютная, вселенская и кармическая несправедливость!
— Я не понимаю, почему ты постоянно твердишь об этом. Между мной и Нелл ничего нет.
— Ну да! — фыркнула я. — А Нелл об этом знает? Потому что она уже выбирает столовый сервиз, — поймав его непонимающий взгляд, я снисходительно пояснила: — Для вашей свадьбы.
— Не говори ерунды! — воскликнул он с таким ужасом, что у меня радостно встрепенулось сердце. Очень глупое сердце.
— А ты разуй глаза, бесчувственное полено! — огрызнулась я. — Впрочем, уже все равно слишком поздно.
С этими словами я прошла в большую кладовку, чтобы взять еще несколько контейнеров, и чуть не вскрикнула от неожиданности, когда Рейн направился за мной следом. Кладовка, как ей и полагается, была довольно тесной, и мы едва помещались там вдвоем.
— Проваливай, — сказала я, понимая, что руки у меня заняты контейнерами.
— Мы можем убить друг друга, — тихо произнес Рейн.
Он был высокий, широкоплечий, и пахло от него подозрительно приятно для человека, вырезавшего целые деревни. Я невольно скользнула взглядом по распахнутому вороту его рубашки, за которым скрывался ожог. Потом до меня дошел смысл его слов.
— Чего? — у меня похолодело в животе. Стопка контейнеров Тупперваре вряд ли могла сгодиться в качестве оборонительного оружия.
— Ты можешь убить меня за ту роль, которую я играл в твоих самых страшных воспоминаниях. Я мог бы убить тебя за то же самое. Наши родители, братья и друзья умерли ужасной смертью. В живых остались только мы с тобой. Ты — наследница дома Ульфура, и я — наследник дома Эрика Кровопролителя.
— Думаешь, нам стоит убить друг друга и покончить с этим? — угрюмо буркнула я. — Позволь спросить, каким же образом?
Краешек его губ дернулся в подобии улыбки, и я затаила дыхание.
— Можем взяться за руки и вместе прыгнуть в промышленную турбину.
— Думаешь, очень смешно? — злобно спросила я.
Он с досадой дернул подбородком.
— Хочешь знать, что я думаю? Тогда слушай — это было четыреста лет тому назад. Если ты хотела отомстить, нужно было делать это тогда.
— Правда? Мне было десять лет!
— А мне едва исполнилось двадцать. Некоторое время мы сердито смотрели друг на друга.
— Двадцать? — переспросила я наконец. — А не двести?
— Нет, — покачал головой Рейн. — Моему отцу было тогда пятьсот лет. У меня было трое братьев, старшему исполнилось четыреста шестьдесят, а двум другим было двести девяносто девять и семьдесят четыре. Мне было двадцать. Я тогда еще совершенно не представлял, что такое бессмертие.
— И все твои родичи погибли?
— Да, — мрачно сказал он. — Один брат умер той ночью. Остальные погибли, когда мой отец попытался использовать амулет твоей матери.
— Почему ты не погиб?
Честное слово, это бы намного все упростило.
— Не знаю. А почему ты не погибла той ночью?
— Моя мать упала на меня. Я была у нее под юбками, и вы меня не заметили.
Мы надолго замолчали, погрузившись в воспоминания, причинявшие столько боли, пока их пытались подавить. Мне до сих пор не верилось, что я могу разговаривать о событиях той ночи, да еще с человеком, тоже пережившим все это.
Наконец Рейн с шумом выдохнул и сказал:
— Что будем делать? Будем убивать друг друга? Или кто-то из нас уйдет? Только учти, что этот кто-то будет не я.
— Я не хочу уходить.
Последние два месяца были лучшими во всей моей жизни, во всяком случае, самыми полезными. Я чувствовала себя совершенно иначе — несмотря на всю пережитую здесь боль, я понимала, что это было сродни вскрытию нарыва. После того, как воспоминания вышли наружу, они перестали отравлять мою жизнь.
— Значит, мы оба остаемся, — просто сказал Рейн.
— Выходит, что так, — недовольно буркнула я. — По крайней мере, до тех пор, пока я не придумаю, что с тобой сделать. Кстати, был бы ты джентльменом, ты бы сам ушел.
Он с усилием улыбнулся, и мне вдруг стало нечем дышать.
— Мы с тобой прекрасно знаем, что я не джентльмен.
— Еще бы. Ладно, теперь вали отсюда. Я устала.
— Это еще не все, — сказал он, и я громко застонала.
— Что еще?
— Вот что.
Рейн шагнул ко мне — так близко, что стопка контейнеров оказалась зажата между нами. Не отрываясь, он пристально смотрел на меня своими золотыми, как у льва, глазами.
— Нет! Нет, не смей! — прошипела я, роняя контейнеры. Я уперлась ему в грудь обеими руками, но это было все равно, что пытаться сдвинуть с места дерево.
— Да, — тихо сказал Рейн, наклоняясь ко мне. — Да, посмею.
Честное слово, я вырывалась. Я отпихивала его и отворачивала лицо. Правда, так все и было. Но вы же понимаете, он был гораздо сильнее, а я... Ну да, я законченная идиотка. Поэтому, когда в конце концов он крепко обнял меня и накрыл мои губы своими, все разумные мысли в считанные секунды вылетели у меня из головы, и я забыла о всяком сопротивлении.
Вы спрашиваете, какие мысли? Как какие — смертельный враг, ненавижу его, Нелл... Все это унеслось в мгновение ока, как дым под ветром.
Наконец, растерянная, расстроенная и умирающая от теснящего грудь желания, я оторвала свои губы от его губ и спросила:
— Почему?
— Не знаю, — с отчаянием, горечью и каким-то мучительным разочарованием ответил Рейн. — Не знаю. Просто я — хочу тебя. Я так страшно тебя хочу — все время, постоянно. Я знаю, что не должен, не имею права, не могу. Знаю, что это неправильно. Но даже когда ты выводишь меня из себя, даже когда напоминаешь о боли, отчаянии и муке долгих лет, желание все никуда не уходит. Я устал бороться с ним. Мне приходится со стольким бороться, каждый день, каждую минуту... Но с этим я не хочу сражаться. С меня хватит.
Мы стояли, прижавшись лбами друг к другу. Рейн обнимал меня за талию, а я закинула руки ему на плечи. Он был твердый, как скала, и я скользнула пальцами по его рубашке, скрывавшей след от ожога.
Мне хотелось раствориться в нем, затащить его обратно на сеновал — и в то же время я понимала, что это настоящее безумие, и меня нужно срочно отправить к психоаналитику. Возможно, мне пропишут курс электрошоковой терапии. Или наденут смирительную рубашку.
Понимаете, получалось так, что внешне это все было преступлением, предательством и глупостью, но зато изнутри — о, боже, изнутри это было так хорошо, так правильно, так чудесно. Мы идеально подходили
