оттудова, уж больно дух там тяжелый, для здоровья вредный.
— Так, на Рыбинск, значит, подался, ну а одет-то во что он был?
— А одет-то просто, хотя и не по купечески, в пальто черное, штиблеты с калошами, на голове шляпа, сам с бородкой небольшой, и усы рыжеватые.
— А из поклажи чего было?
— А почитай ничего! Корзинка с крышкой небольшая, да саквояж черный.
— Ну ладно, пока все, если что понадобится — вызову, — закончил Кухов.
Выйдя из номеров, он прямиком пошел на торговую площадь, где рядились ямщики, поспрашивать насчет седока, описанного номерным. Придя на ямщицкий двор, Кухов расспросил о седоке, нанявшем лошадей на Рыбинск.
Один из ямщиков рассказал, что вчерась вечор уж темнеть стало, пришел господин. Тот, что ты рассказываешь — нанимать на Рыбну!
— А сколько времени-то было? — поинтересовался Кухов.
— А Бог его знает, — сказал ямщик, — говорю, темно уж стало, ну ночью все равно плохо ехать, думаю — заночуют где, по дороге-то постоялые дворы есть...
— А когда Влас обратно будет? — спросил Кухов.
— Ну ежели все благополучно, то завтрева к вечеру! — ответствовал ямщик.
Делать было нечего, и Кухов пошел в участок, во-первых, надо дать телеграмму в Рыбинск о купце Шаврове Петре Ивановиче, есть ли такой и что из себя представляет. А потом, наверное, его уже ждали люди, посланные слушать и смотреть.
И, верно, давешний сыщик уже пришел от купца Зайцева. И точно, сыщик его уже давно ждал.
— Ну, что, купцовы сыновья, где они, что сказал купец? — начал Кухов.
— Так что, они поехали в Некоуз! К тамошним приятелям гостить, те, вишь, у них были, теперь эти к ним. Беда Зайцеву — пьют сынки-то, к делу негожи. Горюет купец, а сделать ничего не может. Извелся весь — и жалко их, дураков, пробовал денег не давать, так они у отца в лавке уворуют и напьются, купец рад, что хоть на неделю уехали, дома тихо будет.
— Будет ему тихо, как докажут, что это его сыновья бесчинство учинили на Корожечне. Посадят молодчиков за увечье, а то и деньги платить придется за побои. Ну, ладно… Не те это люди, значит, хотя проверить все равно надо. Пусть пошлют в Некоуз за братовьями и доставят сюда!
— Да уж, господин полицмейстер приказали становому за ними наряд полиции послать. Так что завтра привезут, как миленьких.
Дело пока остановилось, оставалось допросить Ваську, как проспится, да в коридоре дожидался приказчик Семён, надо было разобраться с книгами. Кухов приказал крикнуть Семёна. Когда тот вошел, следователь пригласил сесть, и подал книги.
— Давай, разбираться, ты человек торговый, знаешь, как записи делаются.
— Знать-то я знаю, — сказал Семён, — да только не мое это дело, я в лавке торгую и выручку старшему приказчику сдаю, а уж он все дела с сыном хозяйским ведет, а по части хлебной торговли то тут и вовсе не наше дело.
Это все сам Василий вел, там дела покрупней будут, и не нашего это ума. Старший приказчик должен знать, наверное, а меня увольте, господин следователь, это мне не ведомо.
Ну что же, Кухов отпустил Семёна, предварительно спросив, когда вернется старший приказчик. «Седни должен был вернуться.. да пока нет. — Ну ладно, иди, сказал Кухов, да если он приехал, то пришли незамедлительно ко мне.
Выглянув в коридор, Никита Иванович увидел своих помощников, которых посылал по розыску.
— Ну, давай по одному, докладывай, — что прознали по городу.
— Дозвольте, господин следователь, — поднялся один из сыщиков, человек росту небольшого, одетый в поношенную шинель чиновника и фуражку ведомства народного просвещения, бывший надзиратель гимназии. Теперь он служил в полиции по розыску, и слыл расторопным человеком.
— Ну давайте вы, что узнали?
— Так вот, господин следователь, есть свидетель.
— Что, свидетель убийства? — быстро спросил Кухов.
— Нет, свидетель того, как из дома убитого купца люди вышли! Пошел я, значит, утром к дому купца, а у ворот дворник с бабами стоит, судачат про вчерашнее. Ну, я в разговор вступил, а тут бондарь подходит, он наискосок от купца-то проживает, у него при доме и мастерская. Сам да двое работников работают. Вот бондарь и говорит: купца зайцевские ухари убили, больше некому. «Это как же?» — спрашиваю. «А так — сынки его Костька да Андрейка, да с ними еще двое. Сынишка мой видел!» Говорю: «Чего видел? А ну давай его сюда!» Привели мальчишку лет двенадцати. «Чего видел? — спрашиваю. — Да не бойсь!» А отец говорит: отвечай господину, что видел. А видел, как из лавки четверо вышли и по улице пошли. Зайцевские все ругались и грозились. — Чего ругались?
— А я почем знаю, ругались, я не слыхал.
— Куда пошли?
— А прямо вниз по улице.
— Так что, ты так ничего и не слышал?
— А ничего больше, ругались и все, выпивши они были.
— Во сколько это было? — спрашиваю.
Мальчонка сказал, что перед обедом, мамка еще есть звана. Вот с тем я к вам, господин следователь.
— Про зайцевских мы уже наслышаны, — произнес Кухов, — вот их привезут, про все и спросим. Что еще?
— Да в городе разговоров много, но дельного ничего нет.
— Ну, ладно, господа хорошие, завтра с утра опять по городу! Пока чего не узнаем — дело стоять будет.
— Тут вот чего, господин следователь, — подал голос один из сыщиков, невысокого роста, но крепкий мужик, из рукавов его полушубка торчали здоровенные ручищи.
— Вот чего, — повторил он, — я сегодня на базаре толкался, есть у меня в тамошнем трактире свой человек, половой Санька, человек до денег жадноватый, иногда ворованное берет.. Но я не трогаю его пока. Он помогает по части розыскной. Но и не даю ему зарываться, все больше по мелочи он приторговывает барахлишком. Так вот спрашиваю его: слыхал ли он об убийстве. «Кто же не слыхал!» — отвечает.
— Ну и что об этом думаешь? — спрашиваю.
— Не знаю, — говорит, — господин сыщик, у нас ничего не известно, но только Ванька Кривой в городе объявился.
— Как так, ведь он, вроде, в Рыбинске, в остроге.
— Отсидел, говорят, два дня как пришел Предлагал он мне кое-что.
— Ну, не тяни, чего предлагал?
— Вчера вечером бутылку выпил, вторую спросил, а денег нет,
— А, полно, золотая ли? — спросил Саньку.
— Что я, золота не видывал? — Санька отвечает. — Я ему, то есть Ваньке, говорю, что с золотом не вяжусь, а если вещи какие носильные — то можно. Так он говорит, вещей нет, а вот салфетки господские хошь дам? Красивые салфетки, ты их в гостиницу продашь. И подает мне их пятнадцать штук.