Костюмов на них не было. По каютам «Галактики» плавали в невесомости ошметки от их одежды. Вновь прибывшие на корабль марсиан старались закрыть нос и рот тряпками, платками или просто рукавами. Кто- то из них обронил фразу, что вонь в корабле была невыносимая: запахи испражнения, мочи, грязи и разложения.
Самую страшную картину представляли двое путешественников, с безумными горящими глазами. Они попытались накинуться на вторгнувшихся, брызгая пеной и дико рыча, но были слишком слабы. Их мышцы почти полностью атрофировались в невесомости, а на тренажерах они, очевидно, не занимались.
Медики легко их скрутили, но путешественники продолжали сопротивляться и связанные: они кусались и царапались обгрызенными ногтями.
Спеленав и переправив сумасшедших в возвращаемый на Землю аппарат, вооружившись респираторами, разбрелись по отсекам в поисках третьего. Они нашли его. Вернее, не его, а обглоданный скелет. На костях скелета остались четкие следы зубов. Было ясно, что третьего съели двое выживших. И лишь обнаружив на скелете французские фирменные ботинки для космоса, определили, что в живых остались американец и русский: при первом осмотре невозможно было определить, кто есть кто. Они оба были похожи на заросших орангутангов.
Картина отвратительная, а ее сюжет – ужасен.
Путешественников поместили в специальный карантинный госпиталь, изолировав их из-за подозреваемой заразы. Целый месяц ученые всех профилей исследовали космонавтов, наблюдая, как они отъедаются, наращивая мышцы, заново учатся ходить. Их поведение не менялось. Они не выходили из состояния безумия.
В первую неделю их разделили, привязав к койкам в разных палатах. Пытались кормить с ложечки. Они хватали ложку зубами, вырывая ее из рук, агрессивно скалились, выли и рычали. Поэтому им стали давать твердую пищу: овощи, мясо. Ели они торопясь, а точнее, жрали, быстро перемалывали еду зубами и глотали. Насытившись, порыкивали даже на своих кормильцев, хотя уже привыкли к ним.
На вторую неделю их поместили в одну палату, и космонавты будто взбесились, пытаясь вырваться из ремней кровати и искусать друг друга. При этом они выли и рычали, как звери. Пришлось их опять разлучить.
Во время переодевания в чистые пижамы оба дико извивались, не давали себя одеть, а одетые, старались руками, ногами и зубами сорвать с себя одежду. Одеял они тоже не любили.
Журналистов не пускали в палаты, мотивируя это плохим состоянием больных. Прибывших родственников вывели из палат в полной прострации. Космонавты не узнали своих родных, но и родственники не смогли узнать в них своих сынов, мужей… Это был кошмар.
В мире вспыхнула волна протеста в отношении экспансии в космос. С одной стороны, давили экономисты с психологическим уклоном, доказывающие с цифрами в руках неразумность траты денег на освоение космоса и прямо называющие участников этого проекта идиотами. С другой стороны, наезжали хиппующие консерваторы: «Нам там нечего делать, – вещали они с телевизионных экранов. – На Земле места всем хватит».
Было видно, что народ струсил.
Но выступали и иные, приводившие цифры о стремительном росте населения земного шара. Они пугали, что через некоторое время придется запретить бесконтрольную рождаемость, а иначе просто не будет хватать для всех еды. Однако это не особенно останавливало противников космических полетов. Им казалось, что перенаселенность Земли еще за горизонтом, и на их век всего хватит, а после них – хоть потоп.
И все-таки через некоторое время стало заметно, что здравый смысл побеждает, что полеты в космос – необходимость. Однако, несмотря на такой страшный результат путешествия к Марсу, жизнь продолжалась, и многим околонаучным деятелям трехмесячная полемика сыграла на руку: они сумели защитить научные диссертации на модных отрицаниях.
Применяя все имеющиеся физиотерапевтические и медикаментозные средства, ученые не смогли в течение трех месяцев привести космонавтов в чувство – они оставались безумными. Пациенты бродили взад и вперед по своим палатам, стены которых были обиты мягкими матами, проявляя агрессивность по любому поводу, без раздумий пуская в ход зубы и ногти. Драться руками и ногами они разучились. Могли лишь укусить, смять, раздавить.
Прогулки в закрытом саду ничего не дали, – они выдирали и ломали растения, пробуя их на вкус. Если не нравилось, отбрасывали в сторону.
Медики сделали удручающий вывод: изменение психики космонавтов устойчивое и не поддается восстановлению. И в этом не была повинна их изоляция от общества на три месяца, так как до полета они по полгода провели в сурдокамерах без сильных изменений психики.
– Мы думаем, – устало сказала журналистам Эмма во время одного из интервью, – что где-то у орбиты Марса они попали в жесткое облучение, и это фундаментально повредило их психику.
– До марсианского полета я был в России, – начал один из журналистов, – и встретился там с интересным человеком, который сказал, что если его жена права, то космонавты потеряют разум, отлетев достаточно далеко от Земли.
– Я вас не поняла, – раздраженно бросила Эмма. – Причем здесь Россия, жена и русский?
– У этого русского есть своя теория в отношении полетов в космос, – пояснил журналист.
– Что за теория? – с неприязнью спросила Эмма.
– Я не знаю подробностей, – с неохотой ответил журналист, – но эта теория появилась у него после знакомства с эзотерикой, которой увлекается его жена. Он говорит, что не верит в эту мистику, да и в свою теорию не очень-то верит, хотя расписал поведение космонавтов один к одному. И это он рассказал еще до полета.
– Не говорите глупостей! – Эмма отвернулась от журналиста. Она не скрывала, что это ей надоело до чертиков. – Я не верю даже в то, что кто-то сумел догадаться об этом.
– Все это я слышал от него своими ушами!
– Чушь! Шито белыми нитками.
– А я и не настаиваю, – согласился журналист.
Интервью закончилось.
Прошел еще месяц. Состояние космонавтов не изменилось. Кроме воя, рыка и гортанных выкриков от них никто ничего не слышал. Дар речи и понимание человеческого мира они утратили полностью.
Постепенно гипотеза о неизвестном излучении около орбиты Марса стала таять, потому что гипотетическое излучение действовало уж очень избирательно. Химизм и физиология их организмов совершенно не изменились и соответствовали стандартным параметрам.
Пункция спинномозговой жидкости и рентгенограммы мозга не принесли ничего нового. Однако их психика не соответствовала человеческой. И пришлось с сожалением констатировать, что они отброшены от человеческого интеллекта в животный мир. Они были не люди, а животные глупее обезьян. И никакому обучению не поддавались.
Все возвратилось к начальной стадии: причина, в результате которой люди стали животными, была не просто неясной – ее не было.
Эмма измучила себя размышлениями, но ничего не могла придумать. Несколько раз в мыслях она возвращалась к рассказу журналиста о русском, но с неприязнью отбрасывала его. Эмма была чистым материалистом, и поэтому людей, занимающихся эзотерикой, считала неполноценными, попросту сумасшедшими.
Но проблема требовала решения. Она вспомнила слова журналиста о том, что русский не очень-то верил в свою теорию и в эзотерику, а занялся этим лишь под влиянием жены.
Провисев целый день на телефоне, она нашла журналиста в Москве. Договорившись, что он встретится с тем русским и потом позвонит ей, стала ждать.
Журналист позвонил через два дня и сообщил, что Юра не знает другого языка, кроме русского, поэтому предстоит сложный разговор с переводчиком. Эмма согласилась. Разговор состоялся.
Поздоровавшись, Эмма попросила:
– Расскажите, пожалуйста, о своих размышлениях про космонавтов, летавших к Марсу.
В переводе журналиста ответ Юрия звучал так:
