— Вы не знаете, чей это почерк? — Он протянул конверт и клочок бумаги лаборантке.
Девушка внимательно вглядывалась в неровные строчки.
— У нас на кафедре так, кажется, никто не пишет. А вообще я припоминаю: где-то в конце июля к шефу зашел мужчина, которого я раньше никогда у него не видела. Посторонние на кафедру к профессору вообще не приходили. Разговор у них, по-моему, был неприятным: шел на высоких тонах. Под конец тот человек выбежал из кабинета, что-то недовольно бормоча. Ну, я не спрашивала, кто это. Считала это нетактичным.
— Как выглядел посетитель?
— Самый обыкновенный. Среднего роста, рубашка с закатанными рукавами. Да, еще мне запомнились небольшие усики. Он был, по-видимому, родственник профессора.
— Почему вы так решили? — удивился следователь.
— Спустя несколько дней я вытирала пыль с полок: уборка кабинета входит в мои обязанности. Одна из книг упала, и на полу оказалась фотография. Это был тот самый мужчина, но совсем еще молодой, без усов и в офицерском кителе.
— Где эта фотография сейчас?
— Наверное, там же. Я положила ее снова в книгу. — И девушка достала из толстого тома фотоснимок молодого человека со скуластым лицом и пристальным взглядом. Он был в форме прапорщика царской армии. На обратной стороне фотокарточки никакой надписи не было.
— Эту фотографию и письмо придется временно изъять для приобщения к делу. — Сазонов взял снимок и вместе с письмом спрятал в портфель.
10 августа Сазонов пригласил на допрос первую жену покойного — Антонину Ивановну. Перед следователем сидела рано состарившаяся женщина с осунувшимся морщинистым лицом и седыми волосами. На ней было выгоревшее на солнце ситцевое платье, на отечных ногах — старые, давно требующие починки туфли.
Она заговорила вначале медленно, а потом — все более оживляясь:
— Вышла я замуж за Николая Петровича в Харькове, он тогда еще студентом был, затем вместе с ним переехала во Владивосток: Панкратьева призвали в армию, и он принимал участие в русско-японской войне. После войны мы снова оказались в Харькове, а в конце 1919 года переехали в Ташкент. Долгое время детей у нас не было, — продолжала рассказ Антонина Ивановна, — и мы взяли на воспитание ребенка... Но через десять лет после этого у меня родился сын, которого мы назвали Петром, в честь деда. А в 1924 году он заболел и умер. Николай Петрович очень любил Петю и тяжело переживал постигшее нас несчастье. Он решил не предавать его тело земле.
— Как, как? — переспросил следователь.
— Профессор ведь был специалистом по мумификации. Он забальзамировал Петеньку и целый год хранил его дома в специальном ящике под стеклом. Сейчас тело нашего сына находится в физиологической лаборатории на медфаке. — Панкратьева вынула из потертого ридикюля платочек и приложила его к глазам.
Сазонов несколько минут молчал, обдумывая то, что ему сказала она. Потом достал из кармана пачку папирос и щелкнул зажигалкой.
— Не было ли у вашего бывшего мужа врагов, которые покушались на его жизнь раньше?
— Мне об этом ничего неизвестно.
— Чья это фотография? — следователь положил перед Панкратьевой снимок, найденный в кабинете профессора.
— Это Анатолий, — спокойно ответила женщина. — Наш приемный сын.
— Почерк, которым сделана надпись на этом конверте, вам известен?
— Почерк тоже Анатолия.
— Расскажите, пожалуйста, о вашем приемном сыне подробнее, — попросил Сазонов.
— Анатолий еще юношей откололся от отца — тот хотел, чтобы сын обязательно стал врачом. В 1915 году сын наш сбежал из дома на фронт, но его вернули, и отец устроил Толю в юнкерское училище. В двадцатом году сын оказался на Дону в белой армии, затем сражался в Крыму и бежал в Константинополь. Гражданской специальности у него не было, он стал чернорабочим и с трудом зарабатывал на жизнь. Поэтому, когда появилась возможность, он вернулся на родину. Отец признавать его не хотел. В период нэпа Анатолий содержал в Оренбурге небольшую чайную, но затем прогорел и связался с темными людьми. Недавно он приезжал в Ташкент и, насколько мне известно, просил у отца денег, но тот ему отказал.
— А где Анатолий сейчас?
— Даже не знаю, вообще-то собирался куда-то в Россию на заработки.
— Есть ли у вас родственники?
— В Ташкенте у меня никого нет. В Кисловодске живет моя родная сестра Галина Ивановна Загоруйко. Вторая сестра жила в Запорожье, но она умерла.
— Простите, Антонина Ивановна, но я хочу задать вам вопрос несколько не деликатный: почему вы разошлись?
Панкратьева с минуту помялась.
— Приемный сын не пошел по стопам отца, и поэтому, наверное, Николай Петрович его не любил, а вот младший, Петр, был его надеждой, но долгое время болел, а тут я еще вынуждена была поехать к сестре на Украину. Она тоже недомогала. Умерла на моих руках. Отсутствовала я почти полтора месяца. Ну, а когда приехала в Ташкент, на меня свалилось новое горе: мой ребенок умер. С тех пор муж возненавидел меня, и нам пришлось разойтись.
Глаза ее наполнились слезами. Она продолжала теребить платок, и Сазонов обратил внимание на то, какие у нее натруженные руки.
— Еще один вопрос, Антонина Ивановна, — сказал он чуть погодя, — Николай Петрович был человеком религиозным?
— Да, он был религиозен, но после смерти Пети перестал верить в бога.
— Приходилось ли вам встречаться с Николаем Петровичем после его второй женитьбы?
— Месяца за два до гибели я встретила его на Курином базаре, он жаловался, что живет плохо. «Но у тебя же молодая жена», — возразила я. Профессор только махнул рукой и ушел. Это и понятно: я слышала, что у его молодой жены есть друг, ну, вы понимаете...
— Друг? Кто же он?
— Говорят, работает на кафедре физиологии. Помогал профессору в опытах. Токарев его фамилия, он, как и Марина, студент-медик.
После допроса Антонины Ивановны следователь долго не мог сосредоточиться. Так, значит, у профессора имеется приемный сын, да еще такой, что угрожал ему. А у Марины как будто есть любовник! Открылась новая сторона дела, которая неизвестно куда могла завести.
Едва Сазонов возвратился в горотдел милиции, как ему сообщили, что недавно звонил Маргонин. Он просил Сазонова приехать вместе с Мариной Панкратьевой в комиссионный магазин, что на улице Карла Маркса. Там обнаружено золотое кольцо, похоже, то самое, что похищено из квартиры профессора.
На широких дубовых дверях магазина висела табличка: «Закрыто на обед». Сидя в кресле комиссионного гарнитура, Маргонин неторопливо беседовал с продавцом. Тут же находились Сазонов и Марина Панкратьева.
Уже немолодой сухощавый мужчина в синем халате почти навытяжку стоял перед Маргониным. На прилавке в изящной коробочке лежало массивное золотое кольцо с бирюзовым камнем.
— Не ваша ли это вещь, Марина Андреевна? — спросил Маргонин.
Марина внимательно осмотрела кольцо, потрогала зачем-то камень и уверенно сказала:
— Кольцо мое. Его подарил мне муж ко дню свадьбы. Вот только камень сейчас чуть поцарапан.
— Спасибо, вы нам очень помогли, — сказал Маргонин, — а сейчас мы побеседуем с вами, гражданин.
— Самоваров, — подсказал продавец.
— Как же это вы золотые вещи принимаете на комиссию, а квитанции не выписываете? Дело, в общем-
