— Это ты правильно сказал, — согласился Фрол Емельянович. — А будешь невесту выбирать, с родственниками посоветуйся. В брак запрещено вступать родным до четвертого колена и тем, у кого существует духовное родство по крещению.
Жениться можно и второй раз, только это не считается законным браком.
Третий раз жениться можно только по уважительной причине.
— А как же развод? — спросил Стас.
— Если же кто разводится, — сказал Петр Емельянович, — дают разводную грамоту, хотя и скрывают это всячески, потому что это противоречит нашей вере. А прелюбодеяние считается только тогда, когда кто имел отношения с чужой женой.
— Женатому человеку хорошо, — улыбнулся Федор. — Будешь сыт, пьян и нос в табаке.
— Это какая жена попадется, — заметил Фрол Емельянович. — Ведь есть такие, что до венца так просто ангел, а через год хуже ведьмы, прям хоть из дому беги.
— Но квашня вместо жены… тоже негоже, — сказал ему брат. — Станислав, ты бы какую жену хотел: властную, чтобы все хозяйство в кулаке держала, или мягкую и податливую, что муж скажет, так и будет?
— Когда в 945 году князь Игорь немного пожадничал, — не спеша начал Стас, — и решил дважды дань собрать, древлянский царь Малл принес его в жертву.
По старинному обычаю, ему принадлежали жена, дети и имущество побежденного.
Тот отправил к Ольге двадцать послов с предложением выйти за него замуж.
Ольга приказала закопать послов заживо, а к древлянам отправила своих послов, требуя сватов более знатных. Вскорости к ней прибыли еще пятьдесят послов. Ольга сожгла их в бане, а сама послала сообщить древлянам о своем скором прибытии, чтобы те все приготовили к поминовению по ее супругу.
На поминках она дождалась, пока древляне перепьются, и вырезала их чуть меньше пяти тысяч. Вернувшись в Киев, Ольга собрала дружину и выступила против древлян. Разбив их войско, она преследовала его остатки до самой крепости. Взяв город осадой, Ольга потребовала в качестве дани с каждого дома по три голубя и три воробья. Древляне решили, что такой данью она их собирается унизить, но смирились и отдали птиц. Воины Ольги привязали к лапкам птиц солому, подожгли ее, а птиц отпустили. Воробьи да голуби полетели в свои гнезда и сожгли весь город. Те же древляне, что выбегали из горящего города, в большинстве своем были убиты, а остальные проданы в рабство.
Закончив рассказ, Стас замолчал. Все ждали, что он продолжит, и тоже молчали.
Колеса телег скрипели, постукивая о выбоины на дороге.
— Больно хитро ты ответил, — первым заговорил Петр Емельянович.
— Чо ж тут хитрого, — удивился Стас. — Она его любила. Вот такая жена нужна.
— А та девица, что тебя чувств лишила, ее тоже Ольга зовут, — улыбнулся Петр Емельянович.
— Да не девица его чувств лишила, — вздохнул Фрол Емельянович. — Он у нас сам падает.
— Это что же так? — удивился Петр Емельянович.
— А Бог его знает, — ответил брат. — На моей памяти уже третий раз.
— И давно это у тебя так случается?
— Четвертый месяц, — сказал ключник, не зная, что лучше изобразить на лице: озабоченность или беспечность.
— Ну… Бог даст, пройдет, — сказал Петр Емельянович и улыбнулся. — А девица и правду хороша. Дочь воеводы. Но характер у нее, что утес на море.
Над леском снова сверкнула молния, и вскорости небо разорвало громом.
Грохот был таким сильным, что лошади от испуга вздрогнули. Стас поднял глаза и посмотрел на небо. Дождя было не миновать.
День на отдых, день на погрузку товаров, и на утро следующего дня ганзейский трехмачтовый когг с настоящим английским именем «Соверен» вышел в море.
По пути в Англию корабль попал в сильный шторм.
Братья-купцы четвертый день ползали на четвереньках по каюте, когда не лежали, а Стас стоял на носу, держась за канаты и подставив лицо штормовому ветру. Его укачивало даже при езде на междугороднем автобусе, не говоря уже о морских прогулках, но сейчас он не испытывал дискомфорта ни от качки, ни от штормового ветра, сшибавшего с ног, ни от холодной соленой воды, которой время от времени плевалось море. Возможно, это было из-за страха, который испытывал Стас: он боялся, что не застанет Бруно в Лондоне. Несомненно, можно будет последовать за великим ученым и, в конце концов, все же успеть встретиться с ним: до его ареста инквизицией оставалось несколько лет.
Но Стас чувствовал, что если он не застанет Бруно в Англии, если не найдет способа поговорить с ним, он никогда не сможет вернуться обратно. При этой мысли Стас ощущал, что каждая клетка его организма начинает вибрировать.
Он готов был взять в руки весла и грести, упереться в корму и толкать.
Только бы успеть. Только бы успеть…
— Простите, сэр… вам лучше спуститься в каюту.
Стас обернулся и увидел боцмана. Высокого широкоплечего англичанина с окладистой бородой и прямой трубкой, которую он никогда не вынимал изо рта. На боцмане был непромокаемый плащ с капюшоном, под которым, вне всяких сомнений, скрывалась гора мускулов. Точно такой же плащ боцман еще в первый день принес странному пассажиру, который за все время плавания спускался в каюту только для того, чтобы что-нибудь съесть и поспать.
— Начинается буря, сэр, — продолжил боцман. — В такое время опасно находиться на палубе. Вас может волной смыть в море.
— Да, конечно, — согласился Стас. — Я сейчас спущусь вниз.
— Простите, сэр, но будет лучше, если вы спуститесь немедля. Впереди страшный ураган. Я только однажды видел такое. Видите ту тучу, прямо по курсу?
— показал рукой боцман.
— Да. Вижу.
— Я тогда всего третий год плавал, обычным матросом. Французская посудина была от нас на расстоянии не больше мили. Волна накрыла корабль, и я даже подумал, что он пошел на дно. Через восемь дней я видел эту лохань в Эдинбурге, в порту. Волна проломила палубу и смела половину палубных построек. Я бы не стал настаивать, сэр, если бы не был уверен, что вы все равно останетесь стоять на палубе.
— Вы правы, — согласился Стас. — Не стоит искушать судьбу.
Сделав несколько шагов по палубе, то и дело взлетающей вверх и проваливающейся вниз, Стас открыл дверь надстройки, спустился на вторую палубу и вошел в каюту.
Каюта, в которой плыли два Малышева, Федор и Стас, была маленькой и не очень уютной. Четыре деревянных лежака, стол, две лавки и три окна — это все, что в ней имелось. Следом за Стасом в каюту вошел кок, немой китаец, которого капитан однажды подобрал у берегов Испании. Кок принес жареного поросенка и бутылку рома.
— Пресвятая Богородица… — простонал Фрол Емельянович. — Как только можно думать о еде при такой качке?
Оставив все на столе, кок поклонился и с неизменной улыбкой вышел из каюты, закрыв за собой дверь.
— Несколько глотков рому, братец, вернут тебя к жизни, — сказал Петр Емельянович.
— Но я с тобой согласен. Я всю жизнь занимался торговлей и всего четыре раза плавал за море. И нисколько о том не жалею. Когда подсчитываешь наживу, многое можно забыть, но когда снова плывешь за море и это море выворачивает тебя наизнанку… никакая торговля не нужна. Все бы отдал, только бы оказаться сейчас в своем саду на травке.
— Что видно на горизонте, Станислав? — спросил Фрол Емельянович, поднимаясь с лежака.
— Море, — сухо ответил Стас, снял с себя намокший плащ и повесил его возле двери.
В этот момент корабль поднялся на гребень большой волны и рухнул с нее вниз, да так стремительно, что у пассажиров перехватило дыхание. Волны с шумом ударили о борт, и корабль снова взлетел к небу.
