Гость заерзал на лавке.
– Еще неизвестно, с кем счастье… – пробормотал, насупясь. – Думаешь, ты так хорош?
– Обнадежил Прошу! Она плакала!
– Женские слезы – как вода! – сказал старик. – Покапают и высохнут. Сам-то чего не женился? Звала ведь? И по нраву была?
Пришла очередь смутиться Богданову.
– Ты виноват! – сказал, поразмыслив. – Обнадежил, она потребовала, а я не привык так…
– Я ни при чем! – заверил гость.
– Ага! – не поверил Богданов.
– Если хочешь знать, – рассердился старик, – сам надеялся, что княжну выберешь! Моя вина, что ты испугался? Чего попрекать? Пути Господни неисповедимы: пока ты медлил, тебя выпросили…
– У кого? – не понял Богданов.
– У Того, кто меня послал.
– А он кто?
– Как кто? – удивился гость. – Творец неба и земли, всего видимого и невидимого. Тот, кто создал этот мир и населил его людьми. Ты ведь читал Библию?
Богданов ощутил, как ноги ослабли в коленях. Усилием воли он собрался и глянул в окно. Там ничего не изменилось: люди во дворе и в шагавшей к хоромам толпе оставались в тех же позах. Богданов шлепнул себя по щеке. Шлепок вышел звучный, он ощутил боль. Гость смотрел на него сочувственно. Лейтенант на вялых ногах прошел к дальней лавке, сел.
– Он принял крест за людей, – сказал старик, – потому радуется, когда люди любят. Женщина твоя очень просила, сказала: готова умереть за тебя. Он ее испытал, она испытание вынесла… Ничего не понимаю в женщинах! – вздохнул гость. – Не знал их никогда…
– Ты надоумил Аню попросить? – спросил Богданов.
– Нет! – возразил гость. – Мне не поручали.
– Ты говоришь, что поручено? И только?
– Разумеется.
– Ты… ангел?
– Посланец! Ангел то же самое, только по-гречески.
– Но они… – Богданов не мог собраться с мыслями. – Вроде как младенцы с крылышками! Пухленькие такие… На картинках видел…
– Можно подумать, художники, которые картинки рисовали, посланцев видели! – сказал гость оскорбленно. – Какой прок от младенцев? Что они могут? Славить Господа? Каждая тварь на земле славит Творца… Для сложных поручений избирают сведущих. Кто прожил долгую жизнь и умер достойно.
– Так ты… – Богданов не решился спросить.
– Давно! – подтвердил гость.
Богданов протянул руку и осторожно коснулся плеча старика. Ощущение не совсем обычное, но это плоть.
– По окончании земной жизни мы получаем другие тела, – сказал гость. – Не такие, как прежде, но узнаваемые. Обычно нас не видят, но когда нужно…
– Ты остановил людей? – Богданов указал на окно.
– Мне не дано кого-либо останавливать. Это может только Он. Однако и Он этого не делал. Люди идут и скоро будут. Скоро для них, но не для тебя. Время существует только для смертных, тебя в нем нет.
– Я умер?!
– Твой час еще не пришел.
– Зачем ты здесь?
– Наконец-то верный вопрос! – усмехнулся посланец. – Я уж думал, так и будем про женщин! У меня поручение.
– Какое?
– Сложное.
– Связано с людьми за окном?
– Да.
– Куда они идут?
– К тебе.
– Зачем?
– Они выбрали князя.
– Меня?.. – Богданов едва не поперхнулся. – У Довмонта есть сыновья!
– Их не хотят.
– Отчего?
– Княжичи храбры, но неразумны. Они чванливы и заносчивы. Они без раздумья бросят дружину в междоусобицу. Город не хочет лить кровь за княжьи интересы. Плесков едва не пал, когда Довмонт отправил дружину к родственнику. Смысленные мужи Плескова сделали выбор.
Богданов покачал головой.
– Ты многого не ведаешь. Бояре задумались о преемнике Довмонта еще в мае, когда князь захворал. Уже тогда срядились насчет его сыновей. Плесков – вольный город, сам решает, кому в нем править. Русских князей бояре не хотят – видят, что творят на Руси. Довмонт, чужеземец, оказался по нраву, решили искать такого же. Посылали в Литву – язычники не пожелали креститься. Князья крещеной Литвы боярам не глянулись: грызутся меж собой за власть, породнились с русскими князьями… Довмонт оправился, поиски прекратили, однако замысел остался. Князь пал, и все возобновилось. Ждать более нельзя. На площадях кричат: «Богдан!» – и с каждым днем все громче. Не сегодня завтра соберется вече – люду нужен князь…
– Довмонт пал из-за меня? – спросил Богданов.
– По собственной воле.
Богданов глянул удивленно.
– Князь тяжко хворал и готовился к смерти. Принесли схиму, чтоб постричь, но Довмонт взмолился. Сказал: «Господи, дай умереть в седле! Не хочу кончить дни монахом! Я служил тебе мечом, с мечом и приду!» Довмонт заслужил милость, Господь внял…
Богданов молчал.
– По смерти Довмонта бояре призвали Евпраксию с Данилой, пытали их о тебе…
Богданов вспомнил смущенные лица княжны и сотника.
– Княжна знает, кто я!
– Она рассказала, но заявила, что не верит твоим словам. Ибо то, что ты ей поведал, невозможно. С ней согласились, решили: скрываешь истину. Соглашайся!
– Я не знаю города! Людей, обычаев, уклада…
– Довмонт, когда прибежал в Плесков, тоже не знал. Даже по-русски не говорил…
– Довмонт родился князем! Я смерд!
– Люди так не считают. Смерд с младенчества знает свое место. Он кланяется боярину и князю и боится их, даже если ненавидит. Ты никого не боялся, ты держался с князьями как равный, это заметили. Люди здесь наблюдательны, взор их не смущает суета, как в твоем времени. Здесь знают: смерд бережет добро, потому как добывает его тяжким трудом, только князь или боярин позволяют себе расточать. Ты подарил взятый в бою табун, легко расставался с серебром и златом, ни ты, ни твоя женщина не знают, как растят хлеб, ходят за скотом, как прядут шерсть и лен, ткут полотно, готовят пищу… У тебя есть птица, построить которую в представлении бояр дороже, чем корабль. Какому смерду это по силам? Ты отказался пойти на службу к Довмонту, смерд был бы счастлив. Ты заставил наемников служить за выкуп, смердам такого не придумать – они не водят полки. Ты не взял награду за исцеление раненых… Видно, что ты привык повелевать. В довершение ты отказался от княжны… Люди уверены: ты знатного рода, как и твоя женщина. По-местному ты говоришь гладко, но иначе. Женщина и вовсе говорит плохо. Ты обмолвился, что птицу делали за горой Уралом, но люди думают: ты из Южной Руси, твой говор похож на тамошний. Люди считают: тебя изгнали из родовых земель. Обычное дело: князей на Руси больше, чем уделов…
