— Идём же, ну! — говорит Люда.
Но Ляля не отвечает. Она плюёт солёной водой.
— Замёрзнешь! — кричит, испугавшись, Люда и, вдруг подхватив Лялю подмышки, волочит её за собой.
— Пусти!!!
Но Люда не слушает. Люда, бежит к берегу, а Ляля бьёт ногами по воде и отбивается от Люды изо всех сил.
— Мне больно! — кричит Ляля и плачет. — Ты зачем таскаешь меня, как деревянную!
— Да ты же тонула! — говорит Люда.
— Эх, и купаться даже но может! — говорит Света, когда Ляля и Люда выходят на берег.
Ляле горько и холодно.
«Им хорошо! — задыхаясь, думает она. — Я бы тоже так плавала, если б у нас на Староневском прямо под окошками было море!.. Они здешние… Море ихнее…» И, вдруг заплакав, она кричит:
— Чтоб… чтоб такая большая и так за косы хвататься!
— Гляди-ка!.. Бабке хочет наябедничать, — толкая Свету, говорит Люда.
— Вам хорошо! Море ваше! — плача, говорит Ляля, садится на песок и торопливо натягивает платье на мокрое тело.
В это время подходит к берегу большая лодка, груженная камышом. От камышей пахнет сыростью, болотной травой и плесенью. Какой-то старик закатывает брюки и выходит из лодки.
— А зачем ему камыши? — спрашивает сквозь слёзы Ляля.
— Как так «зачем»?.. А печку топить? Разве у вас без печей живут?
Ляле стыдно сказать, что у них в городе дом без печей, без собачьей будки, без деревьев в саду, без моря.
— Печки нет, — говорит она. — Зато есть двор, и есть трубы, и паровое… И есть кочегар. Он топит один на весь двор. А в доме семь этажей… И после войны все стёкла новые поставили, а сады у нас посредине города. Там ограды и памятники. Есть даже памятник дедушке Крылову — вот который про слона и моську сочинил. Немец в него как целил, а не попал… Он сидит на камне и вокруг петухи, и вошки, и есть журавль… Не живой, а тоже памятник…
— Завралась, — говорит Люда, — думаешь, не видали мы памятника? У нас тоже есть памятник «Жертв Революции». С флагом.
— А у нас есть поде «Жертв Революции», — говорит Ляля. — Посредине города. Всё в цепочках.
— Ой-я! — говорит Света и разводит толстыми ручками.
— Завралась! — говорит Люда. — Цепки не может быть посреди поля. Какая такая цепка?
— А вот такая! — говорит Ляля. — Можешь даже маму мою спросить.
— И спрошу, что ты думаешь?
— А мой папа был в Африке, — говорит Ляля. — Там дети бегают голые посредине города…
Он сам видал.
— Так ты думаешь, мы не слыхали про Африку?! — говорит Люда. — А талые потому, что капиталисты там. Когда у нас Михайловна овдовела, так ей из Рыбтреста сразу выдали ордера на калоши и полупальтики для всех пятерых ребят. А в Африке малолетки голые!..
— О-лень-ка! — кричит, показавшись вверху над скалою, тётя Сватья и придерживает рукой край летящей косынки. — Ты, что ж, загулялась, деточка? Мамочка кличет, по саду бегает. «Не утопла бы», — говорит. А я говорю, грех накликаете, Зинаида Михайловна! Зачем ей утопнуть? Дитё гуляет… Так ты обедать иди, Оленька. Обедать тебе сготовлено.
Ляля смотрит вверх на скалу, на тётю Сватью, на, её растрепавшиеся от ветра волосы, на её летящий платок и вспоминает, что ей и в самом деле очень хочется есть.
«Рыбалят»
Третий час. Как жарко!
Разомлев от жары, Ляля, Света и Люда плетутся вдоль берега.
Говорить им трудно. Чтобы говорить, надо громко кричать, потому что на берегу очень людно и шумно.
Над самым обрывом, который навис над морем, стоит, весь в лесах, большой пароход, похожий на дом.
На лесах, свесив ноги, сидят босые рабочие. Их так много, будто все люди из бабушкиной станицы прибежали сюда и взобрались на леса. Это они стучат молотками о железный бок парохода. Под ударами их молотков пароход звенит, гудит и звякает.
…Два раза в жизни Ляля ездила с маминой мамой, бабушкой Капитолиной, на пароходе по Неве. Но у тех пароходов видны были только полы и перильца. Всё остальное — и бока и дно — оставалось под водой.
А у этого, здешнего, парохода видны бока, видно и днище. Бока у него шершавые, все в ракушках. Это море его облепило ракушками, когда он тоже плавал в воде.
Ляля останавливается и подымает голову.
— Что глядишь? — говорит Люда. — Не видывала ремонта?
— Видывала! — отвечает Ляля и отворачивается. Она никогда не видала ремонта.
Постояв немного возле судоремонтной верфи, девочки идут дальше.
В ушах у них теперь уже не так сильно звенит. Чем дальше они отходят, тем глуше шум. Далеко за ними остался вытащенный на берег пароход, одетый в леса.
Всё тоньше, всё дальше, всё глуше шум у них за плечами.
Ляле кажется теперь, что это тишина гудит и жара гудит. Гудит жаркий воздух и жаркий песок.
Как жарко!
Люда, Света и Ляля садятся в тень, под скалой, на камешек. Море совсем не колеблется. Кажется, будто и морю жарко. Из его глубины торчит неподвижный и толстый палец — вышка землечерпалки.
Когда-то, в войну, здесь стояли немцы. Они хотели забрать себе море, и берег, и землю в станице — так рассказывает Люда. Это немцы разбили землечерпалку. С тех пор она перестала черпать ил и песок со дна, но до сих пор ещё торчит над водой её ржавая вышка.
— Ой, а чего здесь было! — задумчиво говорит Люда. — Вот раз, когда уже немец утёк, вышел ранним утречком на берег дед Никифор. Видит, три морячка лежат на песке. В моряцкой одежде, в хороших сапожках… На одном майорские погоны. На другом — капитанские. А третий — рядовой. Матрос. Дед бегом до колхоза. Так и так. Прибило к берегу морячков… Сбежались бабы со всей станицы… Смотрят, в лица заглядывают. Всем страшно, не свои ли, не родные ли?.. Не признали за свойственников. Стало быть, с дальнего берега землячки.
Захоронили их вон там под клёном. Шибко плакали. Соколиками, сыночками называли. Гробы всю дорогу на плечах несли.
Схоронили, конечно. А по фамилии не знаем. До сих пор не знаем, какое у них имя, отчество.
Выстроили заборчик вокруг могилки. Стали ребята из детского сада носить на могилку цветки. А летом Нетопорченко с «Плодовощбазы» просвежает краской ихний заборчик…
Люда часто-часто мигает. Её белые бровки вздымаются, движутся, словно хотят взлететь…
— А один паренёк из юнгов на дно нырял, — вдруг говорит Света. — Землечерпалку чинить будут, вот он и нырнул. Так столько ракушек на ней осело, что ужас!
— А как это он увидел на дне ракушки? — спрашивает Ляля. — Ведь в воде же темно!
— Очень просто. Вот эдак. Взял да увидел.
— А под землечерпалкой этой, — вдруг говорит Люда, — один дедка живёт… Так волоса у него до пяток. Вместо пальцев крабы, вместо глаз медузы. Ну, а вместо носа камыш…
