При этом следует, однако, заранее устранить один старый буржуазный предрассудок. Особый, личный 'стиль' мышления у отдельных большевиков, если это, действительно, настоящие большевики, отнюдь не означает какого-нибудь отклонения от марксизма. Согласно весьма популярному буржуазному предрассудку все хорошее, правильное, короче — положительное однообразно до скуки и неспособно ни к каким видоизменениям в связи с личными особенностями людей. Только ошибки, только отклонения от правильного могут будто бы иметь разнообразный, дифференцированный, личный характер. Это представление очень глубоко укоренилось в буржуазном сознании. Оно проистекает из того обстоятельства, что в капиталистическом обществе самостоятельно думающий человек необходимо должен стать в оппозицию по отношению к установлениям этого общества и его официальным догмам. Отсюда 'целый ряд противоречий в художественной трактовке положительных образов у писателей буржуазного общества. Индивидуализация литературных персонажей осуществляется здесь, преимущественно, путем обрисовки их отрицательных свойств.
Эта черта старой литературы должна исчезнуть вместе с изменением общественного основания художественного творчества, вместе с победой рабочего класса. Изменяется взаимоотношение между индивидам и обществом. На заре человеческой истории, в эпоху неразвитого классового строя эпическая поэзия еще могла индивидуализировать действующих лиц путем развития присущих им своеобразных положительных качеств. Так, Ахилл и Гектор — оба безупречные герои и, тем не менее, какой различный, какой глубоко своеобразный характер носит героизм каждого из них!
Подобная задача стоит и перед нашими писателями. Они должны научиться индивидуализировать своих героев в своеобразии их положительных качеств. Это имеет ближайшее отношение к вопросу об интеллектуальном облике литературных героев.
Правильное, марксистско-ленинское мышление, именно в силу своей правильности, дает возможность каждому человеку проявить свои личные особенности в самом процессе усвоения и применения общей революционной теории. Партийных и непартийных большевиков, обладающих вполне сложившейся и значительной интеллектуальной физиономией, очень много в действительности. И только остатки старых предрассудков мешают нашей литературе выразить это богатство жизни в художественных образах.
Такие могучие массовые движения, как движение стахановцев, выдвигают множество людей с определенно выраженной духовной индивидуальностью, с определенной умственной физиономией. Изобразить эти типы нашей действительности, минуя индивидуальные черты их духовного облика, невозможно. На наших глазах происходит огромный подъем сознательности масс. И литература не может ограничиться изображением готового результата этого процесса, или простым противопоставлением его начальной и конечной стадии. Новый человек должен быть отражен в самом процессе возникновения и развития, а умственный рост является здесь важнейшим моментом.
В изображении борьбы с пережитками капитализма в экономике и сознании людей художественная трактовка интеллектуального облика героя также играет очень большую роль. Литература должна показать непосредственно как происходит на деле процесс преодоления этих пережитков. С другой стороны, она не может закрывать глаза на то обстоятельство, что сохраняющие свою силу буржуазные пережитки в сознании приводят отдельных людей или целые группы лиц к падению, к политической смерти. Товарищ Сталин говорил о людях, которые вылетают из нашей телеги на каждом крутом повороте. Он с величайшей наглядностью показал, что по мере наступления социализма остатки разбитого в открытом бою классового оврага переходят ко все более утонченным формам борьбы против нас. Но чем сложнее и утонченнее становятся методы их вредительской работы, тем важнее делается задача вскрытия и разоблачения интеллектуальной физиономии классового врага в литературе.
Задачи, стоящие перед советскими писателями, чрезвычайно велики и несомненно, что в главной своей части это задачи для художественной литературы новые. Чтобы разрешить эти проблемы наши писатели уже многое сделали. Но разрешила-ли наша литература или, по крайней мере, подошла-ли она уже вплотную к разрешению своей центральной задачи-задачи изображения нового человека? Послушаем, что говорят об этом лучшие друзья советской страны, среди наиболее выдающихся писателей Запада. В своей речи на съезде писателей Мальро сделал несколько критических замечаний по адресу нашей литературы. По мнению знаменитого французского писателя, она верно передает внешние факты социалистического строительства, но оставляет в стороне этику и психологию нового человека. Мальро говорит: 'Фотография великой эпохи-это еще не великая литература… Мир ждет от вас образа не только действительности, но и того, что ее превосходит…'. Андре Жид в своей речи на конгрессе защиты культуры 'критикует уровень нашей литературы с точки зрения, очень напоминающей взгляды Мальро: 'Литература- не зеркало или, во всяком случае, не только зеркало. Доныне современная литература СССР более или менее довольствовалась этой ролью… Она не должна на этом останавливаться… Я видел в новой советской литературе много превосходных произведений, но еще дает произведений, в которых был бы воплощен новый человек, тот, над кем эта литература работает и лицо которого мы жаждем увидать. Советская литература еще изображает борьбу, созревание, роды'.
Мальро и Жид совершенно правы, когда отмечают тот факт, что при всех достижениях наша литература еще не дала полноценного изображения нового человека. Наша задача заключается в том, чтобы эту авторитетную и дружественную критику по-настоящему учесть в своей работе.
Что мешает нашей литературе дать подлинно-художественное изображение нового человека? — В первую очередь различные остатки буржуазного сознания в головах писателей. Наша, литература развивалась в окружении всемирного упадка буржуазной культуры я буржуазного искусства. Отрицательное влияние различных течений в литературе эпохи империализма можно заметить, у нас на определенных отрезках времени как в теории, так и в практике художественного творчества.
Возьмем несколько примеров из области ныне уже отошедших прошлое, хотя иногда дающих еще о себе знать, теорий. Такова, например, программа так называемой 'агитки'-реакция на буржуазный сверхиндивидуализм, 'искусство для искусства' т. п. Эта реакция находится, однако, лишь в кажущемся противоречии к буржуазной идеологии; она родилась на той же почве. Абстрактная 'общественность', которая противопоставляется здесь буржуазному индивидуализму, стремление заменить разрыв между искусством и жизнью непосредственным практицизмом — все это столь же абстрактно и не выходит за пределы буржуазной ограниченности. Во всяком случае, можно было бы привести целый ряд примеров совершенно реакционного использования этик идей.
То же самое нужно сказать о вульгарно-социологических нелепостях, которые, с точки зрения теории познания, тесно примыкают к субъективизму и релятивизму новейшего, буржуазного мышления. Такова и теория, так называемого, 'живого человека'. Здесь также лишь Психологически-личное, узко-субъективное определяет различия между человеческими индивдуальностями и сохраняется в полной мере старое противопоставление личности и общества, столь характерное для буржуазной культуры.
Этим теориям соответствует, к сожалению, слишком многое в практике нашего искусства. Очень большая часть произведений советской литературы наполнена безжизненными схемами вместо людей. С другой стороны, в качестве мнимого преодоления этого схематизма на поверхность всплывает с живейшим вниманием описываемая частная 'человеческая' жизнь. И так как эта частная жизнь берется в качестве какого-то оживляющего элемента в дополнение к отвлеченным картинам общественной борьбы, то изображение индивидуальности часто остается в пределах старого буржуазного горизонта.
Конечно, это не относится к лучшим представителям социалистического реализма. Но, в общем, наша художественная литература стоит ниже нашей действительности. Действительная жизнь носит гораздо более героический, сознательный, ясный, индивидуализированный, внутренне-богатый человечный характер, чем литература ваша даже в лучших своих произведениях.
Наши писатели — реалисты и тем не менее их произведения остаются много ниже действительности по своей значительности и по богатству содержания. Значит ли это, что такова ограниченность реалистического искусства вообще? Если советские писатели нe могут полностью овладеть величием изображаемой ими действительности, то причина этого явления лежит отнюдь не в природе реалистического искусства вообще, а в недостатках того реализма, которым пользуется наша литература. Выражаясь более точно, дело — в отрицательном наследии буржуазной культуры эпохи ее упадка, которое часто мешает нашим писателям стать подлинными реалистами.
Мы подробно останавливались на том, как произошел распад реализма большого стиля в XIX веке.
