— Да, — ответил Гвидонов, не оборачиваясь к нему.
— Вас к телефону.
И протянул ему трубку.
— Володя, ты извини меня. Я понимаю, что у тебя работа, и что я не должна мешать… — сказала Мэри. — Я чувствую себя лишней в твоей жизни. Я тебе совсем не нужна. Ты — добрый человек. Ты — пожалел меня. Дал мне работу. Хотя это не работа… Я хочу домой.
Было какое-то усилие, чтобы вспомнить, кто с ним говорит. И — зачем.
Сын.
Какая-то невероятная фантастика, сродни религиозному чуду. Потому что такого не бывает. Не должно быть в этом мире. Не может быть. Потому что этого никогда не может быть.
Чтобы был — сын. Продолжение тебя…
Гвидонов, не поверил.
— Не знаю, получится ли насчет лягушек, которые мы обещали… — начал он.
— При чем здесь лягушки, — сказала Мэри. — Я уезжаю домой. При первой возможности. Рожать, — буду дома… Я хочу воспитывать ребенка одна.
— Рожать? — переспросил Гвидонов.
Он никак не мог понять, о чем она. О чем — говорит.
— Как знаешь, — сказала Мэри и повесила трубку.
Последний лягушатник, как ни в чем не бывало, сидел рядом с профессором.
Они прослушали отдаленную канонаду от начала до конца, и теперь пребывали в некоторой робости. Так что откровенно обрадовались, когда увидели выходящего к ним Гвидонова, да еще и с бойцами.
Никуда не прогулялись, — а уже шесть трупов.
Третий дернулся было пристрелить последнего лягушатника, — но без команды не решился, посмотрел все-таки вопросительно на Гвидонова. Тот отрицательно покачал головой.
— Извини, — сказал Гвидонов, — мы тебя свяжем. На всякий случай.
Тот пребывал в полном недоумении.
Так же, как и профессор.
— Что у вас произошло? — спросил он. — Где остальные?
— Остальные погибли, — сказал Гвидонов.
— Как это погибли? — не понял профессор.
— Самым обыкновенным образом, — ответил ему Гвидонов.
Некая пелена выветрилась из головы, прошло действие яда, дурманящие растительные испарения сошли на нет…
Что-то снилось. Такой был страшный и непонятный сон. Со стрельбой, взрывами гранат и монстрами, взиравшими на него из-за деревьев. У которых огромные глаза, кровавые пасти, и по три ряда белых начищенный зубов. Только что это он видел сам, — кому угодно под какой угодно присягой мог подтвердить, что так оно и было. И не могло быть иначе. Потому что так оно и бывает.
Но сон прошел. И стал отдаляться. Навсегда.
Что-то уже забылось. Картинки его стали смутны и неотчетливы… Уже не вспомнить, сколько было чудовищ, и были ли они. Началась ли стрельба, гибли ли люди, — на самом ли деле все это было.
Гвидонов тряхнул головой. Он не хотел вспоминать этот сон.
— Дай телефон, — сказал он Петьке.
Тот протянул ему аппарат.
Гвидонов набрал номер. Мэри включилась сразу.
— Тебе скучно, — сказал Гвидонов. — Я понимаю… Ты мне наговорила столько гадостей от скуки.
— Я тебе не нужна, — грустно сказала Мэри.
— Хорошо, — сказал Гвидонов, — нам нужно поговорить… Ты мне нужна. Но нам нужно поговорить. Я — работаю. Ты понимаешь?.. Я так устроен.
— Да, — сказала она.
— Я скоро приеду. И мы поговорим, — сказал Гвидонов. — Хорошо?
— Хорошо, — ровно сказала она…
Этот грех он с души снял, это неправильное действие, эту ошибку.
— Всем оставаться на месте, — сказал он. — Я пойду один… Сейчас, — четырнадцать тридцать шесть. Если до восемнадцати часов не вернусь или не выйду на связь, отступайте к лагерю…
Он поймал себя на том, что сказал это непонятное слово «отступайте», которое не имело к окружающей действительности никакого отношения. А было из какой-то другой действительности, — как из другого мира.
— Возвращайтесь в лагерь, — поправился он. — Если не выйду на связь к утру, — считайте меня коммунистом.
Это он так пошутил. Очень неудачно. Глупо. Как не должен был шутить. Никто не понял, что он хотел сказать.
— Если к утру не выйду на связь, — поправился Гвидонов, — возвращайтесь в Кызыл… А там, как решит начальство… Но, скорее всего, до шести я вернусь.
— Владимир Ильич… — сказал Петька.
— Нет, ты тоже остаешься здесь.
Тот сделал недовольное лицо.
Такая — любовь. Гвидонов даже немного рассочувствовался. Откуда что взялось.
Если не вернуться вовремя в сон, — он пропадет. Или начнется другой. А первый никогда не досмотришь до конца. Не узнаешь, чем там все закончилось.
Куй железо, пока горячо.
Цыплят по осени считают.
Береги одежду снову, а честь смолоду.
Лучше поберегись, лучше тебе не ходить туда. Что тебе там нужно?.. Досмотреть уплывающий сон? — так его уже и нет. Он закончился, как заканчиваются все сны.
Получить новую порцию впечатлений?
Что, разве не хватило?.. Некоторым подобных впечатлений на месяц хватит. А некоторым — на год…
Конечно же, — план.
А он солдат, — который еще разок хочет взглянуть в глаза неприятелю.
Поход испортило то, что он был не один. Так теперь казалось… Что их слишком много собралось для этого места. Колонна их была слишком большая, слишком многолюдная. Поэтому все и посходили с ума.
Пьяный Федор, который позавчера вечером пришел нападать на него у разрушенной церкви… Его товарищи по работе, которые сделали это сегодня.
Не в самый лучший момент. Значит, спонтанно, по внутреннему убеждению… Как и пьяный Федор.
Это они, они, они… Не контрабандисты, не отряд туристов, не искатели женьшеня, не спецназ ГРУ. Это они, монахи, — понаоставляли за собой следов.
Но как, каким образом, когда профессор ничего не нашел?..
Или он правду ему сказал тогда, не кокетничал, — что ничего не знает о своей профессии?.. Как и он, Гвидонов, ничего не знает о своей.
Тогда, значит, и такое возможно. Такая иллюзия?
«Четырнадцать пятьдесят четыре, — записал Гвидонов в блокнот. — Стою у трупа охранника. Сознание ясно.
Это должен быть монстр, какое-нибудь ужасное чудовище, — которого я обязан смертельно испугаться. Чтобы повернуть назад.
Интересно, можно ли умереть от страха? Можно… Могу ли я умереть от страха, если знаю, что меня
