никакого бала там не было. Да как бы я и без того мог этого не знать, если по два раза в день бывал там — к завтраку и обеду?
Кроме того, в Морском собрании, помещавшемся в одноэтажном доме, был всего один небольшой зал, где стояли три стола, за каждым из которых могли усесться человек 8–10. Фантазия Степанова безгранична. Это тем более печально, что в его романе действительно имеется столько мелочей артурской жизни и такая осведомленность о бесконечных сплетнях того времени, сохранившихся в памяти артурцев до сего дня, что для него, как несомненного участника Порт–Артурской эпопеи, не было надобности выдумывать факты.
В Париже, на одном из обедов уцелевших защитников говорили, что Степанов в период осады был еще мальчиком, много наслышался, много видел, но всё перепутал (На днях в Париже появилась в продаже книга ген. — майора А. Сорокина «Оборона Порт–Артура», издание 1952 года, Москва. Она изобилует документальным материалом. Сорокин также категорически опровергает клевету о бале, недавно воскрешенную и раздутую г–ном Степановым в романе «Порт–Артур».).
На шлюпочной пристани, когда я садился в шам–пуньку, стоявший на набережной матрос с нашего миноносца попросил меня взять и его на шампуньку. Стоя вдвоем на маленькой плоскодонной китайской шлюпке,, мы отвалили от портовой стенки и направились к Тигровому Хвосту, пересекая вход в гавань.
На китайских шампуньках и гребец, действующий одним веслом, опущенным с кормы в воду, и пассажиры передвигаются стоя, всё время перебирая ногами в такт с движениями юлящего в воде весла китайца–лодочника. На шампуньке стоя можно выходить в открытое море даже в свежую погоду.
Ночь была темная, морозная, но видимость ясная.
Когда мы были уже на середине пути, в открывшемся нашему взору проходе из гавани на внешний рейд я услышал редкую стрельбу и увидел далеко в море вспышки беспорядочных артиллерийских выстрелов. Я думал, что это ночная учебная стрельба.
Ехавший со мной на шампуньке матрос, как оказалось, лучше меня знавший войну, сказал мне:
— Так и на войне бывает, ваше благородие!
— А ты это откуда знаешь? — спросил я его.
— Я был под Таку (боксерское восстание в Китае), когда мы его брали, — ответил матрос.
Минут через десять, в беседах о боях под Таку, мы подошли к Тигровому Хвосту, пройдя мимо десятка миноносцев, стоявших бок о бок друг к другу. Было тихо, видимо команды спали.
Когда мы прибыли на наш миноносец, на нем собирали машину, готовясь к утру в поход с эскадрой. Командира и двух офицеров не было, инженер–механик Анастасов работал в машине; оставался на палубе один дежурный мичман Кудревич.
В маленькой кают–компании миноносца, служившей нам и общей столовой и общей гостиной и… общей спальной, — было пусто. Кудревич что–то делал наверху, говорить было не с кем, я улегся на свою койку и тотчас задремал.
Вдруг слышу страшный крик:
— Кудревич, Кудревич, скорей посылай за командиром, японцы взорвали…
Я вскочил с койки. На трапе, ведущем в кают–компанию, флаг–офицер с «Петропавловска» с волнением рассказывал мичману Кудревичу, что японцы подорвали несколько наших судов, которые терпят бедствие на рейде.
Флаг–офицер привез от адмирала приказание всем миноносцам немедленно выйти на внешний рейд к эскадре.
Мы вышли на палубу миноносца, сошли по сходне на Тигровый Хвост, и с его плоского берега, обращенного к открытому морю, увидели массу движущихся огней справа и слева от входа в гавань. Многоголосые командные крики были ясно нам слышны. Это, освещенные всеми огнями наши лучшие броненосцы «Ретвизан» и «Цесаревич», медленно двигались к берегу под большим креном, чтобы приткнуться к нему и не затонуть.
На соседних миноносцах, стоявших бок о бок с нами, началась суета, приготовление к выходу в море и спешная разводка паров. На «Стерегущем» же машина еще не была собрана, мы не могли выйти немедленно. Послали на берег за командиром. И всё время с кучкой собравшихся офицеров и матросов наблюдали за рейдом. Постепенно стало выясняться, что оба броненосца уже уткнулись в береговую мель в самом проходе.
Вскоре начали подходить к нам рабочие с Невского завода, сборные мастерские которого находились на Тигровом Хвосте. Все обменивались короткими замечаниями, видимо глубоко потрясенные происшедшим.
Кто–то принес известие, что подорван и крейсер I ранга «Паллада», но его нельзя различить в темноте, так как он придвинулся к берегу справа от Тигрового Хвоста и встал на отдаленную от берега отмель.
Итак, для главных сил Тихоокеанской эскадры русско–японская война началась минной атакой на внешнем рейде Порт–Артура около 11 часов в ночь с 26–го на 27–ое января.
В два часа ночи, стоя на Тигровом Хвосте, мы увидели, что три ракеты взвились на Золотой Горе. Это официально началась русско–японская война и для крепости Порт–Артур.
НА «ДЖИГИТЕ»
С рассветом 26–го января 1904 года клипер «Джигит» подходил к Порт–Артуру. Мы были вызваны из Шанхая, вследствие натянутых отношений с Японией, готовых ежедневно порваться, и вместо интересного парусного плавания с учениками квартирмейстерами на Филиппинские острова, в Австралию и Новую Зеландию, мы шли с заряженными орудиями, полным ходом в Порт–Артур. Кажется, за всё свое существование старичок «Джигит» не развивал такого большого хода. Войдя на внешний рейд, мы стали на якорь. Вся наша эскадра, перекрашенная из белого в (темно–серый) шаровой цвет, стояла мористее нас; ближе к берегу броненосцы с «Цесаревичем» и «Ретвизаном» концевыми, мористее крейсера. С подъемом флага командир отправился на «Петропавловск», являться адмиралу Старку. Возвратясь, он пригласил офицеров в свое помещение и сообщил, что наши отношения с Японией настолько натянуты, что вся эскадра находится в полной боевой готовности и съезд на берег, как и сообщения между судами, запрещены. К этому он прибавил, что накануне приходил японский пароход, забравший всех японцев.
Весь день прошел в томительном ожидании событий и полной неизвестности из–за отсутствия сообщения с берегом. С заходом солнца несколько миноносцев вышли из порта и направились в открытое море.
В 9 час. вечера подошел к нам паровой катер с «Паллады» с предписанием мне от адмирала явиться к командиру крейсера «Паллада» капитану I ранга Коссовичу, брату моей матери. На этом крейсере я проплавал два года и поэтому он был для меня родным. После такого тоскливого дня, было особенно приятно повидаться со своими соплавателями и узнать от них более подробно о последних событиях.
На рейде было темно и мрачно. В ожидании учебной минной атаки, корабли стояли с задраенными иллюминаторами, без огней, и лишь прожектора, направленные в открытое море, искали возможного врага. Когда я поднялся на «Палладу», командир сразу попросил меня к себе и сказал, что он вызвал меня для передачи мне распоряжений относительно принадлежавшего ему совместно с моей матерью имения, т. к. с рассветом крейсеру приказано идти под парламентерским флагом в Иокогаму за нашим посланником бароном Розеном. На это я спросил его: «Раз под парламентерским флагом, значит, война уже началась, причем же тогда учебная минная атака?»
Он пожал плечами, обнял меня перекрестил и я пошел в кают–компанию. Там меня ждали мои соплаватели. Все были в повышенном настроении, и конечно, весь разговор велся об их будущем походе. Понемногу офицеры разошлись по каютам и со мною оставались лейтенанты Стевен, Стааль и мичман барон Фиттингоф. Пожелав в начале двенадцатого часа моим друзьям счастливого плавания, я отвалил на паровом катере на «Джигит». Была темная ночь, всё небо было окутано облаками, стоял легкий мороз и только лучи прожекторов пронизывали туманную даль, нащупывая наши миноносцы. Не доходя до
