многим мелким, едва уловимым признакам, невольно угадывалось и чувствовалось, что не всё обстоит благополучно. Было какое–то затишье перед грозой.
За год или за два до этого, вследствие давления со стороны министра финансов, во флоте началась экономия. Корабли Тихоокеанской эскадры, плававшие до этого и практиковавшие свой личный состав в течение круглого года, начали простаивать значительное количество месяцев в гавани, в так называемом «вооруженном резерве».
В это же самое время в Японии со вступлением в состав эскадры нескольких новых единиц, образовался флот, превышающий силы нашей эскадры как по количеству орудий, на борту и весу залпа, так и по бронированию. Было ясно, что страна готовится к войне с нами. Экономия, шедшая во вред боевой готовности нашей эскадры, приводила поэтому личный состав ее в состояние какого–то тягостного недоумения. В течение ряда лет наша эскадра жила мыслью о неизбежности надвигающегося конфликта с Японией. Всё, что на судах делалось, всё было для одной цели: подготовка к будущей войне с островной державой. Поэтому война эта сама по себе не представлялась нам страшной.
Все наши сомнения отпали бы, если бы в эти дни чувствовали, что наша Родина, как один человек, горой стоит за нашей спиной, готовая на всякую жертву для борьбы с надвигающимся врагом, но, увы, этого не было! В декабре 1903 и в первые недели 1904 года в кают–компаниях наших судов приходилось иногда слышать шопотом и с опущенной головой произносимые страшные слова: «В России совсем нет патриотизма».
Чем же вызывалось подобное настроение? В силу каких причин не стало сильного волевого импульса в стране, столь необходимого при всякой надвигающейся на Родину беде?
В 1894 году наша пресса уделяла очень мало внимания войне между Китаем и Японией. В обществе говорили: «Воюют
Вместо слабого и «неподвижного» Китая, в соседи к нам лезла страна прекрасно вооруженная и обладающая предприимчивостью. Беглого взгляда на карту достаточно, чтобы понять, в каком положении оказывался при этом наш Владивосток и вся Приморская область. Весь этот край, при всяком военном конфликте с владеющей Маньчжурией державой, как бы повисал в воздухе… Охранять нашу громадную границу вдоль побережья Амура созданием крепостей и формированием новых корпусов войск было предприятием совершенно непосильным для наших финансов.
Нужно было во что бы то ни стало не допустить японцев утвердиться в Маньчжурии. Поэтому тогдашнее правительство наше без всякой ненужной шумихи и огласки во время сосредоточило на Дальнем Востоке морские силы, превышающие японские. Была достигнута дипломатическая поддержка со стороны Германии и Франции и в надлежащий момент Японии был предъявлен известный ультиматум. Затаив злобу, японцы подчинились и ушли из Маньчжурии.
Совершенно ясно было, что южное побережье Маньчжурии китайцы не смогут долго удерживать в своих руках. Японцы приступили к усилению своего флота, дабы при следующей их попытке утвердиться на материке им не были бы страшны наши ультиматумы. Чтобы парировать эту угрозу, наше правительство предприняло в 1898 году очень смелый, но вполне правильный и своевременный шаг: оно заняло военной силой Квантунский полуостров, получив на это согласие Китая. Оно ясно сознавало, что «путь к владению Владивостоком лежит через Порт–Артур».
Оставалось только, по мере усиления Японией своей военной мощи, соответственно увеличивать сухопутную и морскую оборону вновь занятой области. Самые крупные расходы, которые приходилось бы при этом нести, несомненно, являлись бы каплей в море, по сравнению с тем, что стоило бы оборонять рядом крепостей грандиозной длины границу вдоль реки Амура. Нечего и говорить о том, что они представлялись бы прямо ничтожными, если учесть тот моральный и материальный ущерб, какой понесла Россия в результате неудачной войны.
Но тут выступила на сцену так называемая «русская общественность». Совершенно не разбираясь в стратегической обстановке на Дальнем Востоке, наши тогдашние газеты зашумели о «безумной авантюре». В обществе стали говорить: «Швыряют миллионами, чтобы великим князьям можно было наживаться на лесных
концессиях на Ялу».
Давление на правительство было произведено такое организованное и всестороннее, что, по настоянию Витте, средства на постройку Порт–Артурской крепости были значительно урезаны. Потом, во время японской осады, приходилось горько сожалеть о том, что в силу этой экономии в периметр крепости не вошли такие командные высоты, как знаменитая, обильно политая кровью, Высокая гора. Началась экономия в постройке судов флота и содержании эскадры в Тихом океане. В самое, казалось бы, не подходящее для того время был введен для судов пресловутый «вооруженный резерв». Япония всё это учитывала.
Все эти меры, как нарочно, создавали наиболее подходящую обстановку для ее немедленного выступления против нас. Ей предоставлялась возможность, не откладывая, одним ударом покончить с русским владычеством в Квантуне, пока Россия не окрепла там и пока продолжается столь несвоевременный и столь вредный для военной мощи режим экономии в военных расходах.
Военно–морской агент в Токио, капитан 2 ранга А. И. Русин, в ряде подробных донесений своевременно дал морскому министерству полную картину систематического развертывания японских морских сил против нас. В одном из своих последних рапортов он вполне точно указал, что свой удар японцы приурочивают к последним числам января. В предупреждениях, таким образом, недостатка не было. Осведомленность о том, что война надвигается, была полная.
Но одновременно с тем из Петербурга приходили такого рода вести: «Русская общественность против войны». «Война не встретит сочувствия в широких кругах населения». «Войны в Петербурге не хотят, ее необходимо во что бы то ни стало избежать». «Не бряцайте оружием, не давайте Японии повода объявить нам войну».
Из такого рода слагаемых и создалась та атмосфера неопределенности, которая тяжелым камнем ложилась на личный состав нашей артурской эскадры и гарнизона крепости.
Шаги, которые в то время предпринимались петербургскими властями для парирования японского удара, делались, как будто исподтишка, чтобы не дразнить гусей нашей «общественности». Всё это были полумеры -— одна десятая того, что можно было сделать в эти драгоценные, последние перед войной, месяцы и недели.
Была выдвинута на Дальний Восток одна единственная бригада из Европейской России. Были посланы из Балтики один броненосец и два крейсера, которым война помешала дойти до Порт–Артура. Они вернулись с полдороги. Прилива свежих войск не было. Поэтому стрелковая бригада, годами стоявшая в Порт–Артуре и как свои пять пальцев знавшая местность в районе крепости, была послана на Ялу. Место ее заняли новые формирования. Получился своего рода «Тришкин кафтан».
Осенью 1903 года наша эскадра сменила веселый нарядный белый цвет своих бортов, цвет мирного времени, на мрачный серо–оливковый боевой.
За пять лет русского владения город Порт–Артур сильно изменился. Старый туземный городок, ютящийся около восточного бассейна, остался, конечно, со своими кривыми и узкими улицами, но в китайских одноэтажных домах, прежде так уныло смотревших на улицу своими сплошными глухими стенами, проделаны были окна и двери, появились крылечки русского образца, запестрели вывески магазинов, ресторанов. Даже пожарная каланча русского типа воздвигнута была на вершине господствующей над городом Перепелиной горы. Словом, старый город обрусел.
Новый город вдоль берега Западного бассейна строился по американскому образцу. Проводились широкие прямые улицы с мостовыми и тротуарами чисто столичного типа, с площадями, парками и бульварами, с готовой канализацией, водоснабжением и электрической проводкой. Домов, построенных до 1904 года, было сравнительно немного, но чувствовалось, что скоро городской центр переместится из Старого города в Новый, и тогда жизнь здесь забьет ключом.
Между Старым и Новым городами строился большой каменный православный собор, типа кафедральных соборов губернских городов. Удержи Россия в своих руках Порт–Артур, судьба Владивостока и
