«Джигита», я услышал стрельбу. Казалось, учебная минная атака началась. Однако, свист снарядов и разрывы их кругом катера, заставили меня сразу изменить свое предположение.
Подойдя к «Джигиту», я взбежал на мостик и увидел удручающую картину: стреляли все суда по всем направлениям, «Цесаревич» весь освещенный, стоял сильно накренившись. В это время я разобрал с «Петропавловска» сигнал: «Джигиту» подойти к «Палладе» для оказания помощи». Тяжело было сознавать, что надо идти спасать тех, с которыми я минут пять до этого так мирно разговаривал. В это время осветилась «Паллада» и, накренившись, медленно пошла к берегу. За ней шел «Ретвизан» и вскоре двинулся «Цесаревич». Сердце сжималось, когда эти три искалеченных корабля проходили малым ходом мимо «Джигита».
Беспорядочная стрельба вскоре прекратилась и всё реже раздавались отдельные выстрелы нервничавших комендоров. Вся ночь прошла в ожидании новых атак, но таковых больше не было.
В восемь часов утра 27 января я вступил на вахту и через десять минут сигнальщик мне доложил о появившихся на горизонте дымках, вскоре превратившихся в силуэты судов японской эскадры. Через полчаса морской бой начался.
ОПОЗДАВШАЯ ТЕЛЕГРАММА
Великие события часто имеют ничтожные причины.
На склоне жизни я хочу рассказать о важнейшем факте большого политического значения, вряд ли известном теперь кому–нибудь, кроме меня. Дело идет о непосредственной причине возникновения русско–японской войны 1904–1905 годов.
С осени 1903 года я плавал на эскадренных миноносцах Тихоокеанской эскадры. На берегу у меня была казенная квартира — отдельный китайский домик с маленьким двором, как раз против «Этажерки», между дворцом наместника и Морским собранием.
Как на самого младшего из врачей квантунского флотского экипажа, на меня была возложена обязанность осматривать еженедельно дворцовую команду наместника, состоявшую из 40 человек матросов, солдат и казаков. Наместник был старый холостяк, и женской прислуги у него не было, а домочадцами и завсегдатаями его дома были старые соплаватели: санитарный инспектор морского управления д–р Ястребов, подполковник корпуса флотских штурманов Престин, адъютант капитан 2 р. Ульянов и некоторые другие.
Я знал хорошо всех домочадцев и прислугу дворца, и Наместник знал меня.
В середине 1903 года в Порт–Артур приехал из Петербурга только что окончивший восточный факультет Петербургского университета молодой дипломат Николай Сергеевич Мулюкин на должность при дипломатической канцелярии наместника.
С Н. С. Мулюкиным я был знаком еще с Петербурга: в бытность нашу студентами мы вместе танцевали на вечерах в семье вице–директора департамента министерства народного просвещения Талантова.
Свободных квартир в Порт–Артуре не было, а особенно поблизости от дворца наместника, и город был переполнен приезжими. Я предложил Мулюкину поселиться у меня и быть моим гостем. Мулюкин оказался человеком очень хозяйственным, он взял в оборот моих слуг: маньчжура Hay–Ли и вестового Семенова. Я с удовольствием приходил ежедневно пить послеобеденный чай за прекрасно убранным столом с фруктами и печеньем. Мы подружились с Мулюкиным.
Вся дипломатическая канцелярия наместника завтракала и обедала в Морском собрании. Там же столовался и я. Завтракающих было не много. Офицеры флота столовались на своих кораблях. За завтраком группа человек в десять садилась, обычно, за один большой стол, ведя общий разговор. Посторонних почти не бывало.
Дипломатические и военные тайны в то время не очень соблюдались. В результате этих встреч почти все мы были в курсе важнейших перипетий военно–дипломатического характера. В более подробные детали дипломатической переписки был посвящен я один, благодаря Мулюкину.
Насколько сохранилось в моей памяти, в последние две недели перед войной, в области дипломатии вопрос с Японией стоял так:
1. Япония соглашалась на уступки России Северной Кореи, а Россия соглашалась на уступку Японии южной ее части.
2. Неразрешенным был только спор с средней части Кореи со столицей Сеулом. Не помню существа предложений той и другой стороны о спорной зоне Кореи.
3. Во всяком случае было ясно, что и мы и японцы усиленно готовимся к предстоящему столкновению.
В последнюю неделю перед войной позакрывались почти все японские лавочки и парикмахерские, а в последние дни стали эвакуироваться японские публичные дома. Японские девицы, «мусме», построенные парами, как институтки, длинными вереницами шли днем через весь город грузиться на пароходы, обращая на себя всеобщее внимание.
Война началась ночной минной атакой на рейд Порт–Артура в ночь с 26 на 27 января старого стиля, а в начале двадцатых чисел января, т. е. за два–три дня до этого, Мулюкин с радостью сообщил мне, что только что получена телеграмма из Петербурга: наместнику предлагается возобновить, во что бы то ни стало, переговоры с Японией и
Он только что расшифровал эту телеграмму и зашифровал распоряжение наместника посланнику в Токио немедленно возобновить переговоры, фактически прерванные, так как русские на последнее предложение японцев долго не отвечали.
В своих воспоминаниях граф Витте указывает, что на одном из придворных балов, за несколько дней до войны, к нему подошел японский посол и, указав на крайне опасное положение, создавшееся пренебрежительным отношением нашего правительства к примирительным шагам со стороны его родины, просил С. Ю. Витте, во имя взаимной между ними дружбы, в интересах мира, сделать возможное для полюбовного соглашения.
В тот же день, т. е. около 24–25 января, когда я услышал о вышеупомянутой телеграмме, вечером я вновь увидел Мулюкина. Он с грустью и тревогой сообщил мне, что телеграмма нашему посланнику в Токио не могла быть послана. Порт–артурская станция международного кабеля с Японией не могла отправить депеши, потому что Нагасаки не отвечает. Повидимому, телеграфное сообщение с Японией прервано (Мне казалось, что, кроме меня, уже никого не осталось в живых, кто мог бы знать об опоздавшей телеграмме. Но вот я могу привести выписку, подтверждающую косвенно это печальное событие; Письмо контр–адмирала Д. В. Никитина к инженер–механику кап. 1 р. кн. В. П. Орлову–Диаборскому от 3 мая 1949 года:
«В те дни недоумевали, почему мы старались изо всех сил показать перед самым 26 января, что войны совершенно не ожидаем, хотя было известно…, что Алексеев получил… инструкцию продолжать переговоры с японцами».).
На мой вопрос, — что же вы думаете делать? — он ответил, что наместник распорядился тотчас же известить об этом Петербург.
Не знаю, был ли учтен наместником и морскими властями этот грозный признак решимости Японии; но, как известно, эскадра оставалась полностью на внешнем рейде и без сетевых заграждений.
Правда, с рассветом вся Тихоокеанская эскадра должна была выйти в море в неизвестном направлении. Но этот шаг, если он был тактическим ходом, опоздал.
С эскадрой должен был выйти в море и отряд миноносцев, на котором я плавал. Хотя час выхода эскадры, вероятно, почитался секретом, офицеры обычно узнавали об этом от команды, привозившей провизию с берега. Базар по различным косвенным признакам точно определял время выхода эскадры. Я был предупрежден о выходе эскадры официально своим начальством.
Вечером ко мне на квартиру зашел мой товарищ по курсу в академии, врач одного из стрелковых полков, стоявших в Артуре, и сообщил, что на утро их полк, видимо и вся их дивизия, уходят на Ялу.
Помню, Мулюкина не было дома. Он, кажется, был во дворце наместника, где помещалась их дипломатическая канцелярия. Мы вдвоем пили чай и болтали, будучи уверены, что атмосфера сгущается и возможна война. Всё же, по молодости ли или по неопытности в этого рода делах, как–то не вникали в серьезность происходящего и легкомысленно и поверхностно говорили об этом. Наше поколение в то время еще не знало войны. Ни Россия времен царствования императора Александра III и первых десяти годов
