нового, трудного, связанного с риском. Очень скоро поняв свою выгоду, он перестал сеять здесь рожь, занимая драгоценную землю исключительно овощами. Стоило ему узнать, что спросом пользуется какая- нибудь новая культура, и он сейчас же принимался сеять ее, — так, вслед за луком появились в здешних местах цикорий, горошек, мята, тмин.
К сожалению, древнее это мастерство утрачивается, не слыхать что-то о молодых мастерах- овощеводах. А ведь сейчас возможностей куда больше, нежели прежде, сейчас наука могла бы прийти на помощь здешним овощеводам, сейчас можно бы механизировать труд овощевода.
Утро было ясное, солнечное, а с обеда полил дождь. Где-то погромыхивало, слабо вспыхивали отдаленные молнии. Должно быть, стороной шла гроза. Наталья Кузьминична вспоминает пожары, случившиеся от грозы, говорит о каком-то лете — „грозное“… Г роза, как и сто, как и триста лет назад, вполне реальная
опасность для деревенского жителя, хотя и живем мы в атомный век. Точно так же все еще зависит крестьянский труд от всяких случайностей погоды. Сколько раз за эти дни бывало так, что Николай Леонидович накануне спланирует: косить, убирать сено, обирать горох, а с утра польет дождь, и все надо менять.
В обед в город отправилась машина с колхозными огурцами. Николаю Леонидовичу очень нужны деньги — заплатить наемным плотникам, которые ремонтируют свинарник, — вот и решил он продать огурцы. В Николае Леонидовиче, несомненно, живут кое-какие коммерческие способности, без которых председателю колхоза почти невозможно работать. Он, к примеру, разузнал, что станционный буфет покупает огурцы для солки по цене один рубль восемьдесят семь копеек за килограмм, тогда как кооперация, покупая по государственным закупочным ценам, платит один рубль двадцать копеек. Вчера он уже продал буфету партию огурцов и сегодня повез еще одну. Однако ближе к вечеру, в самый дождь, машина с огурцами вернулась обратно в колхоз.
А вечером, за ужином, выяснилось следующее.
Когда огурцы привезли на вокзал, оказалось, что контора буфета уже закрыта. Тогда Николай Леонидович решил продать огурцы кооперации, — он повез их на базу, но там, посмотрев документы, установили, что колхоз должен сдать по заготовительной цене, в счет госпоставок, шесть тонн огурцов, не сданные им в прошлом году. А заготовительная цена — шестьдесят копеек за килограмм. Николай Леонидович стал просить, чтобы эти огурцы приняли у него по закупочным ценам, а через несколько дней он сдаст причитающиеся с него прошлогодние шесть тонн. Но сколько ни просил Николай Леонидович, сколько ни говорил, что деньги ему нужны, чтобы заплатить плотникам, которые грозятся бросить работу, ничего не помогло. Он объяснял, как важно кончить в срок свинарник, объяснял, Что денег в колхозе ни копейки, что вся надежда на эти огурцы… Однако кооператоры стояли на своем. Николай Леонидович все же огурцы не сдал, повернул машину обратно в колхоз и завтра пошлет огурцы на рынок в областной центр.
Рассказывая об этом, он говорит, что теперь ему не миновать выговора, и хотя старается говорить об этом спокойно, все же видно, что возможность получить выговор — это ему внове — волнует его, беспокоит. Он то и дело возвращается к этому, улыбнувшись, замечает, что колхозники и не знают, что председатель получит выговор, что это им, надо полагать, безразлично. Затем он спрашивает Наталью Кузьминичну, не знает ли она, сколько в прошлом году сдали огурцов. Наталья Кузьминична говорит, что ничего не сдали, так как огурцы, да и лук настолько заросли сорняками, что их пришлось скосить на корм скоту. Видно, что Николаю Леонидовичу особенно неприятно, что он нарушает государственные установления, получит выговор, в сущности, по вине прошлогоднего председателя, развалившего колхоз. Не знаю, возможно; что я неправ, но свинарник, который после того, как его отремонтируют, даст возможность поставить в колхозе свиноводство, да и самочувствие молодого председателя представляется мне более важным, нежели шесть тонн огурцов, тем более что государство все равно получило бы их, но только не по шестьдесят копеек, а по рублю двадцать.
Было уже поздно, лил дождь, прибежали мальчишки, сказали, что шофер, поехавший в соседнее село заправить машину, увяз где-то на дороге. Он выехал из Ужбола, когда было еще светло и дождь перестал, насажал полную машину ребятишек, чтобы покатать их, а потом снова полил дождь — и он увяз. Мальчишки постарше прибежали домой, а малыши сидят в машине, в темноте, под дождем. Николай Леонидович вызвал другого шофера, велел ему взять трос и цепи, ехать выручать товарища. Он сказал еще, что если они оба застрянут, то пусть договорятся с трактористами, — там стоит трактор ДТ-54.
Это не первый раз, что к Николаю Леонидовичу приходят с какими-нибудь делами и во время завтрака, и во время обеда, и во время ужина, и ночью, и утром, когда он еще спит. Жизнь председателя колхоза в этом отношении напоминает жизнь командира военного корабля.
Солнечный, но очень ветреный день. В деревне — в поле — еще ничего, а в Райгороде ветер гонит по улицам тучи песка. Только в сквере около кремля тихо, пахнет цветами. Заходили к Грачевым, нашим городским знакомым, разговоры у них о том, — „почем что“. Михаил Васильевич, родившийся в этом доме и проживший в нем все семьдесят с лишним лет своей жизни, — он только капитально отремонтировал дом в двадцать четвертом году, — рассказывал о прошлом Райгорода, которое все сводилось к тому, какие были куйцы да сколько стоило вот это зеркало, этот буфет, эти стулья, этот сервиз. Ложатся они с Дарьей Васильевной в девятом часу, газет не читают, радио не слушают, в кино не ходят — и так всю жизнь.
Кроме таких вот мирных, доживающих свой век обывателей есть и новые, хищные. Это — выходцы, точнее, беглецы из деревни, промышляющие всякими поделками: плотничают, кладут печи, копают силосные ямы… Они околачиваются на базе, где занимаются мелкой перекупкой. Они состоят где-то в сторожах, в вахтерах, швейцарах, — словом, на должностях, которые позволяют иметь много свободного времени. Они выращивают на продажу лук, помидоры и огурцы; жены их, матери и дети что ни вечер тянутся по дороге через Ужбол в окрестные овраги за малиной, утром они возвращаются с „добычей“, торопятся на рынок. После малины пойдут орехи, а там и грибы…
Уже темнело, когда мы возвращались в Ужбол.
Воздух здесь чист, ни пылинки в нем, и люди чище, понятнее; их хлопотливые заботы о хлебе насущном не кажутся такими низменными, как у райгородских обывателей; они — производители общественного продукта, как любит говорить Иван Федосеевич, председатель колхоза в Любогостицах, кстати сказать, ненавидящий обывателя лютой ненавистью.
Позади желтого, освещенного солнцем ржаного поля, под светлым, как бы излучающим сияние небом, стоит небольшая, вся из прямых линий, деревянная церковка — Иван Богослов, — построенная в 1687 году. От Ужбола до церкви километра два, не больше.
Каждый раз, когда я проходил или проезжал мимо этой церковки, мне хотелось осмотреть ее. Но все как-то не получалось — то времени не было, то не мог разыскать сторожиху, или, точнее, смотрительницу, на попечении которой находится этот древний памятник русского зодчества. И вот сегодня мы идем сюда с Сергеем Сергеевичем, архитектором, по проекту которого реставрируется здешний кремль.
Церковь стоит на бугре, неподалеку от узкой, но довольно глубокой речонки, петляющей среди топких берегов. Всю церковь можно, что называется, охватить одним взглядом, — обшитые тесинками четырехгранники с поставленными на них восьмигранниками, над которыми высятся шатер и маковка. Колокольня несколько отдалена от церкви и соединяется с нею крытым переходом на двух консолях из бревен, выступающих концами своими одно над другим. Между этими консолями, под переходом, низкая, почти квадратная тяжелая дверь в подклеть. Думается, толкни ее — ив лицо ударит хлебным духом амбара, в полумраке зажелтеют тесовые закрома.
Софья Васильевна, смотрительница, отпирает дверь под колокольней, и мы поднимаемся по крутой лестнице в церковь. Перед нами — рубленная из могучих сосновых бревен стена. Избяная простота этой стены подчеркивает нарядность резной, раскрашенной арки, охватывающей гладкую, как бы вытесанную из одного куска дверь.
Стены внутри церкви ровные, бревна, из которых они сложены, так вогнаны одно в другое и обтесаны, что пазов не видать, и создается впечатление, будто каждая из них вырублена из одного, сказочной ширины, бревна. А потолок обшит пластинами в елочку, — он выглядит рельефным в лучах солнца. Простые и массивные косяки дверей и окон, врезанные в стены, усиливают их строгую наготу.
