– У меня что? Вот, Игорь Иваныч, разве это правильно? Я с боевого самолета прыгал, в гараже на доске почета вишу. А когда нужно бумажку, мне говорят: герой ты или не герой – это в точности неизвестно.
– Ты о чем?
– Все о том же, о «Совтрансавто». Ходил я туда, рассказал биографию. Говорят, хорошо бы из Министерства обороны документ, удостоверяющий героический поступок. Ну, я в Министерство на прием. А там мне полковник прямо сказал: «Героизма не вижу. Если бы ты вместе с самолетом сгорел – тут уж сомнения никакого. За это орден Красного Знамени посмертно, и лучше всяких подтверждающих бумаг. В твоем же случае военная техника погублена, а сам живой. Хорошо, что жив остался, но как так получилось? Кто виноват? Если сам, так тебя судить надо военным трибуналом». Я ему: «Проверьте, я виноват или не я. Я ведь жизнь для родины сохранил, не для себя». А он мне: «Если все из самолетов будут выбрасываться, мы никакую войну не выиграем. Так что иди себе работай на гражданке, а по линии Министерства обороны на справки не претендуй!»
– Ладно, Алексей. Попался дурак-полковник. Нетипичный случай! Я обещал – позвоню.
– Спасибо, Игорь Иваныч. Вы себя теперь берегите. Зинаида Андревна без вас с ног сбилась. А уж в редакции не дождутся.
– Мне, Леша, теперь надо учиться пешком ходить.
– Это как?
– Да так… Решил в ЦК ходить пешком. Не сразу, конечно. Сперва квартала два, потом полдороги…
– Я могу рядом ехать, на первой скорости.
– Прохожие могут неправильно понять. Будешь ждать в условленном месте. После майских начнем.
– Может, вы в бассейн ЦСКА утром, с генералитетом, как Ягубов?
– Ягубов – молодой, пусть плавает. А я пешком, Лешенька, пешком…
Флаги и полотнища с призывами по обеим сторонам улиц сливались в красные полосы. «Вкуса недостаточно, не знают чувства меры, – подумал Макарцев. – Ведь средства вкладываются огромные. Надо воспитывать вкус…» Там и сям мелькали портреты первого и нынешнего вождей, реже – полного состава Политбюро. Макарцев представил себя висящим с краешка, как вновь принятый в Политбюро, и поморщился. Нет, ему это не только не грозит, но и не хочется. Он труженик партии, вол, тянущий воз. А сливки славы пускай снимают те, кто без этого не может обойтись.
– Что-то они молодые больно, – Леша скосил глаза на портреты.
– Ладно! Ты скажи лучше: ты своей бабе изменял?
– А вы? – мгновенно отреагировал Двоенинов.
Макарцев вопроса не ожидал.
– Ну, я… другое дело. У меня времени, сам знаешь, в обрез…
– Ясно… «Партия – наш рулевой!» – прочитал Леша, когда они остановились у светофора, вплотную за мусороуборочной машиной.
– А ты что, сомневаешься?
– Я-то? Не-а! Партия, так партия… Наше дело – баранка, Игорь Иваныч.
Мусоровоз резко тронулся с места, и несколько мятых газет вылетело из бункера. Одна шлепнулась на стекло макарцевской «Волги», перевернулась, распласталась и в потоке воздуха улетела вбок. «Известия» – успел прочитать Макарцев.
– Раззява! Да ведь он всю улицу оставит грязной! Обгони-ка его, Алексей, да скажи: пускай задержат.
Чувство пролетарской солидарности забрезжило на дне сознания Двоенинова, но не сформировалось. Он притормозил возле инспектора, приоткрыв дверцу, показал большим пальцем назад и покатил дальше. В зеркало он увидел, как инспектор, выставив палку, приказал мусоровозу остановиться.
Подъезжая к редакции, Макарцев помолодел. У него ничего не болело. Он был здоров и вернулся в строй. Двоенинов побежал впереди к лифту, раскручивая пропеллер с ключами. Он шепнул вахтеру, что за ним идет сам главный, чтобы не возникло недоразумения. Новый вахтер еще не видел редактора и вытянулся перед ним. С Макарцевым радостно здоровались, поздравляли с наступающим праздником. У лифта молоденькая прыщавая корректорша посторонилась было пустить вперед редактора, но он галантно предложил ей войти первой, в лифте пожал руку, и она вовсе покраснела. На своем этаже он уже двигался в свите. Редакторы отделов подбегали, спрашивали о самочувствии, трясли руки. Значит, меня действительно любят, я не ошибся. И мне дороги все они, мои товарищи по работе. Что я без них? Раппопорта, тоже оказавшегося тут, в коридоре, Игорь Иванович взял за рукав, отвел в сторону.
– Ну, как то дело, Тавров? Замялось?
Ощущение опасности улетучилось за давностью времени, и он спросил это так, больше для порядка.
– А как же иначе? – прохрипел Яков Маркович. – Не волнуйся. Я все сжег, на всякий случай. На нет и статьи нет…
– Спасибо! – Игорь Иванович пожал ему руку. – С наступающим тебя!
– Ладно! – Раппопорт прищурился. – Вообще-то, ради детей, надо было наоборот.
– Каких детей? Как – наоборот?
– Сжечь газету и оставить серую папку.
– Нехорошо шутишь! – Макарцев пошел к приемной, на ходу снимая плащ.
Едва в дверях возник Леша, Локоткова вскочила и, повернув на место юбку, побежала к двери редакторского кабинета – открыть его нараспашку, чистый, проветренный, со стаканом чаю, совсем
