некрепкого и негорячего, на столе.
– Привет начальству! – Макарцев, войдя в приемную, поклонился ей, тряхнув седыми волосами.
– Ну, как вы? – с тревогой и радостью спросила она.
– Здоров как бык! Мы, большевики, народ крепкий…
Взяв Анечку за локти, Макарцев поцеловал ее в губы. Она прижалась к нему на мгновение, но ничего не ощутила. Может, оттого, что это было у всех на виду. Абсолютно ничего, хотя ждала этого мгновения без малого девять лет. И губы у него были холодные и безвкусные, а ей всегда казалось, они горячие и с привкусом американских сигарет, запах которых Анечке очень нравился. Локоткова вошла следом в кабинет, плотно закрыв обе двери от всех любопытных.
– У вас печальный вид, Анна Семенна. Праздник ведь…
Слезы у нее появились мгновенно, но не потекли, а повисли.
– У меня муж ушел, Игорь Иваныч… Не обращайте внимания.
Она не хотела ему говорить, само вырвалось.
– Как ушел? Почему?
– Собаку у нас сбила машина, и ушел…
– А собака при чем?
– Сказал, собака нас связывала… Ну, что непонятного? Ушел к молодой, а собака – повод…
– Ox, Анечка! – он погладил ее по голове, как маленькую. – Я всегда говорил – надо любить пожилых положительных мужчин. Как я, например!
– Как вы? – Анечка от удивления перестала плакать и уставилась на него. – Что-то я не помню, чтобы вы мне такое говорили…
– Значит, думал.
– Шутите, Игорь Иваныч…
– Ну, ладно, еще поговорим… Сколько до планерки?
Локоткова взглянула на крохотные потертые часики на руке, по которым девять лет жила редакция «Трудовой правды».
– Тридцать пять минут.
– Вот и хорошо. Пусть пока не входят, сделаю несколько звонков.
– Я вам валидола купила, на всякий случай. В правом ящике стола, с краешка… – она уже выходила в тамбур.
– Спасибо, незаменимая моя!
Надев очки, он потер руки, сел в кресло, в котором не сидел (он сосчитал) шестьдесят два дня. Настала минута взять газету в свои руки. Но он еще существовал отдельно от нее, а газета продолжала существовать без него. Пока не забыл, он решил выяснить насчет Двоенинова. Игорь Иванович понимал, что шоферов за границу отбирают по совсем другому ведомству, но раз пообещал Леше, решил попробовать. По ВЧ он позвонил Стратьеву, замминистра внешней торговли, с которым вместе работал еще по заданиям Хрущева. После двух-трех общих фраз о здоровье (не знает, что у меня инфаркт был – это хорошо!) Макарцев сказал:
– Кстати, у тебя там есть «Совтрансавто». Международный авторитет его, говорят, пока невысок. Может, поднимем его в печати?
– Поднять никогда не мешает, – сказал, подумав, Стратьев. – А чье указание? Может, нам сперва закончить реорганизацию?
– Это какую?
– Да вот, вводим более прогрессивную систему – плечевую, чтобы шоферов за границу не гонять. На погранпунктах будем переставлять прицепы, а шоферов возвращать обратно со встречным грузом. Удобно и, главное, значительно дешевле.
– Когда же вы это осуществите? – Макарцев понял, что просьба отпадает, но продолжал говорить.
– Думаю, месяца два, от силы три.
– Договорились, – согласился Макарцев, чтобы забыть о «Совтрансавто». – Никуда не собираешься?
– Да я только вчера из Финляндии, соглашение подписал. Дай передохнуть…
– Ну, передохни. С праздником!
Игорь Иванович с грустью подумал о том, что сам он давно нигде не был. И сейчас не до этого. Газету поднимет, поставит на место Ягубова, мобилизует людей. А затем можно будет и в загранку. Давно уже не бегало в руке перо, пора показать молодежи, как брать быка за рога! Макарцев почувствовал, что за время болезни мозг его расслабился и увиливает, не хочет действовать. Надо себя дисциплинировать. Он выдвинул ящики стола, проверил, все ли там на месте. Придвинул гранки передовой статьи, проглядел с усмешкой. Сухо написано. Хоть бы стихотворение процитировали что ли! Он выпил остывший чай и отбросил гранки.
Под гранками лежал голубой конверт, редактор открыл его, прочитал название и поморщился, как от зубной боли. Сердце еще не среагировало, а ему мгновенно показалось (от страха, что ли?), что оно уже бьется, и бьется аритмично, умолкая, как тогда, возле ЦК. Забыв о стихах, необходимых в передовой, он стал с внезапно возникшей ненавистью читать рукопись под названием «Импотентократия». Поняв, о чем рукопись, он отшвырнул ее с гневом. Пальцы у него дрожали то ли от слабости, то ли от возмущения. Опять?… Да что же это творится? Ему захотелось встать тихо из-за стола, выскользнуть из кабинета,
