вылезал из ямы, Ёжо выбрал себе кирку поудобнее.
Белоголовый толстяк, пришедший последним, стоял в стороне и на все приготовления смотрел широко раскрытыми глазами. Ясно было — он здесь впервые.
— Держи, Тоно! — подавая отекающую свечу, сказал Цирил. — Иди сюда. Вот здесь, внизу, копотью свечки пиши свое имя.
Новичок молча и сосредоточенно начал водить горящей свечой по стенке пещеры. Трудился он долго. Наконец к тайному списку прибавилось и его имя.
Когда с этим делом было покончено, Цирил взял свечу, погасил и, повернув ее другой стороной, выковырнул из стеарина иголку.
— Руку! — сурово насупив черные брови, сказал он новичку.
Тот, не давая руки и смущенно оглядываясь, спросил:
— Может… может, она и не здесь?
— Что-о-о?!
— Ну, валашка Яношика…
«Валашка Яношика?!» — насторожился было Гриша, сразу вспомнив наказ Вацлава Гудбы. Но тут же догадался, в чем дело, улыбнулся и проникся еще большим уважением к незнакомым ребятам.
Он уже знал, что валашка в прямом смысле этого слова — топорик с длинной, как тросточка, рукояткой. В былые времена валашка считалась грозным оружием словаков, особенно в руках легендарного Яношика. И едва ли найдется хоть один словак, который в детстве не пытался отыскать могучее оружие народного заступника.
Слышал Гриша, что живет в народе поверье, будто валашка бесстрашного Яношика хранится где-то в горах, в расщелине скалы или в пещере. Впрочем, один лесник, у которого Гриша, раненный в стычке с бра-тиславским гардистом, прожил целую неделю, уверял, что Яношик спрятал свою валашку не в скале, а в лесу, что он с размаху глубоко вогнал ее в ствол старого дуба и лишь рукоятка осталась торчать. А чтобы никто недостойный не нашел топорика, рукоятка зазеленела, расцвела как и другие ветки дуба. Однако лесник уверял, что волшебная валашка сама откроется тому, кто решится, подобно Яношику, смело, не жалея собственной жизни, сражаться за народ. На недоуменный вопрос Гриши, как же это произойдет, лесник уверенно ответил, что черенок топорика, как стрелка компаса, сам повернется к достойному.
— Может, она вовсе и не в этой пещере, — высказал свое сомнение Тоно. — Ведь Яношик любил голи,[3] а это обыкновенная скала.
— Голи яношиковцы любили, пока все находились на свободе, — возразил Цирил, — а когда самого Яношика поездили в крепость да поставили целый полк стражи, хлопцам было уже не до прогулок на голях, и стали они прятаться по пещерам да под водопадами.
— А, чего тут уговаривать! — махнул Ёжо. — Не хочет, пусть катится. Только если проболтается!..
— Сразу — катится! — обиделся Тоно. — Я просто к тому, что никто же по-настоящему не знает, где она спрятана.
— Вот и хорошо, что не знают, — сказал Цирил. — Знали, так давно бы какие-нибудь жулики нашли…
— Но почему вы ищете ее тут, а не в другом месте? — упорствовал Тоно.
— Да ты посмотри хорошенько! Посмотри! — уже горячился Цирил. — Видел сосны да буки на самой середине тропы? По скольку им лет?
— Есть такие, что по двести будет, — заметил Ёжо.
— Значит, тропа эта появилась давным-давно. Верно?
— Верно, — как эхо, отозвался Тоно.
— А кто мог ее так глубоко притоптать в каменной горе? Я тебя спрашиваю: кто?
— Яношик, — глядя на глубокую тропинку, сказал Тоно, — только у него и у Суровца была такая походка.
— То-то же! — обрадовался Цирил.
Гриша лукаво улыбнулся: тропка была размыта весенними дождевыми водами.
— А этот камень? — Цирил подскочил к камню, на котором вечером сидел Гриша. — Камень этот ничего тебе не говорит?.. Совсем ничего? Эх, ты! Сам Яношик сидел на нем, как в кресле, и судил мадьярских князей да всяких богачей-мучителей! А в эту пропасть бросал их одного за другим, словно котят. Посмотри вниз, посмотри!
— Вижу, — кивнул Тоно, однако в пропасть смотреть не стал.
Цирил отполз в угол пещеры и вынес пару огромных почерневших лаптей, выгнутых из целых кусков толстой сыромятины. Гриша видел такие лапти на ногах некоторых лесников и знал, что называются они поршнями.
— А на это что ты скажешь? — спросил Цирил, торжественно поднося лапти к самому носу маловера. — С чьей ноги эти поршни?
— Эти поршни, может… может… даже самого Яношика, — ответил Тоно и решительно подставил указательный палец правой руки. — На, коли!
— Не эту! — оттолкнул Цирил. — Левую, от сердца.
— Цирил, а еще скажи… только одно слово… — протягивая левую руку, сказал Тоно. — Когда найдем валашку, тогда что?
— Пойдем к ружомбергским партизанам.
— Коли! Хоть сто раз коли!
Ёжо подбросил хвороста. Костер вспыхнул ярче, торжественнее.
Цирил поплевал на палец новичка, старательно вытер его рукавом рубашки и наколол иголкой. Пламя костра слегка колебалось, и длинные тени ребят качались по стенке пещеры.
Кровью, выступившей из пальца, Тоно начертил крест под своим именем.
Гриша улыбнулся, вспомнив и свои мальчишеские клятвы. Теперь он был твердо уверен, что с этими парнишками можно смело разговаривать.
Закончив таинство клятвы, мальчишки взялись за кирки и принялись долбить стену пещеры, расширяя вход.
«Гуу-ух!» — далеко в горах прокатился глухой, тяжелый взрыв. Ребята побросали работу, замерли.
— В Ружомберге, — настороженно подняв указательный палец, сказал Цирил.
— Партизаны! — со священным трепетом в голосе прошептал Ёжо. — Мост взорвали.
— Склад боеприпасов! — уточнил Цирил.
И вдруг как бы в подтверждение этих слов на северо-востоке взметнулось зарево. Взметнулось ярко, потом немного осело, расширилось, потемнело и снова брызнуло высокими кровавыми фонтанами.
«Наверное, поезд с бензином полетел под откос. Цистерны рвутся и вспыхивают», — решил Гриша и уже вышел из своей засады, намереваясь заговорить с ребятами, как вдруг где-то внизу послышался топот. Понять, кто идет, было невозможно: в горах шорох маленькой птички иногда кажется гулом, а топот коня едва слышен.
— Цирил, — зашептал Тоно, — сюда бегут!
— Глупости! Кто может знать, что мы тут?
— Да ты прислушайся!
Внимательнее всех прислушивался Гриша: появление нового человека срывало все его планы.
За скалой раздался звонкий девичий голос:
