засохшей кровью. Почти наверняка кровью патера. Возможно, на этом ноже обнаружат и отпечатки пальцев. И, возможно, они будут принадлежать Глории. Но ее адвокат заявил, что снятие отпечатков пальцев здесь, в полицейском участке, будет равносильно допросу, что явится не только нарушением ее основных прав по закону Миранды — Эскобедо, но и противоречит Кодексу, особо запрещающему допрос лиц, не достигших пятнадцати лет, в полицейском участке.
Ему еще раз напомнили, что по достижении тринадцати лет она потеряла статус несовершеннолетней и что по закону Миранды — Эскобедо ей вовсе не предъявляют обвинений тем фактом, что снимают отпечатки пальцев, или фотографируют, или просят сделать анализ крови на алкоголь, или осматривают ее тело, или ставят ее в строй, потому что различие между этими действиями и заявлением о допросе есть просто разница между рекомендуемыми и нерекомендуемыми действиями по отношению к заключенному. Никто ведь и не говорит, что Глория — заключенная. Просто она — под охраной. Ей собираются предъявить обвинение в совершении убийства, подраздел 1: «Преднамеренное убийство другого лица».
А это уже другое дело.
Нелли Бранд, которую пригласили вести следствие, поскольку она была знакома с этим делом, не могла приступить к допросу, так как адвокат Глории заявил, что не позволит ей отвечать ни на какие вопросы. А сейчас адвокат еще и утверждал, что у полиции не было оснований для привода ее сюда в первую очередь. А быть может, они знакомы с выражением «ложный арест»? Карелла уже коротко объяснил Нелли причину доставки Глории сюда, и, несмотря на то, что она признала его умозаключения убедительными, она также заметила, что они ступают по зыбкой почве, так как идентификации отпечатков пальцев еще нет. Карелла использовал факт наличия у девочки последнего чека, подписанного отцом Майклом как доказательство того, что она была в церкви в день убийства. Если на ноже тоже окажутся отпечатки ее пальцев, тогда все нормально. А если нет…
Совпадение отпечатков пальцев в этом деле играло весьма существенную роль!
И хотя Нелли была уверена, что разрешение на снятие отпечатков пальцев у Глории будет дано (и юридическое бюро департамента полиции имело такое же мнение), она не хотела идти на риск и давать кому-то повод жаловаться потом на нарушение прав человека; времена были воинственные. В любом случае, раз они обвинили эту девочку и арестовали ее — они проведут эту операцию в полицейском управлении, в центре регистрации, как только кончится это топтание на месте, будьте уверены, у нее снимут отпечатки пальцев и сфотографируют ее, не важно, малолетняя она или нет. Так зачем сейчас размахивать «Мирандой — Эскобедо»?
Адвокат этого не допустит! Поэтому споры и не кончаются. К тому же то и дело мистер и миссис Кили влезают со своими скрипучими рассказами о том, какая у них хорошая дочь и чудесная школьница, вызывая в памяти историю лейтенанта Бернса о первом ученике в выпускном классе. Адвокаты и детективы цитируют главы и абзацы различных применимых в данном случае законов, но посреди всего этого, когда крики и жестикуляция достигают апогея. Глория вдруг произносит: «Я убила его».
Ее адвокат тут же среагировал: «Глория, я обязан подсказать тебе…», но она отмахнулась от него, как от мухи. А поскольку по закону Миранды — Эскобедо или любому другому не нужны были ни полиция, ни окружной прокурор, чтобы предупредить человека о его правах, если он добровольно делает заявление, то все в помещении замолчали и дали ей высказаться.
— Я не хотела делать этого, — начала она.
Я шла туда, только чтобы забрать чек. Было около шести часов. Я вошла через сад, так как ворота были открыты. Я их оставила открытыми, потому что подумала, что так было надо кому-то, кто их открыл. Дверь в дом патера тоже была открыта, та, что деревянная, а не прозрачная, та была закрыта. Я открыла ее и вошла. Я пообещала Кенни этот чек, Кенни Уолшу — руководителю «Бродяг», он играет на соло-гитаре и написал большинство из их песен, он говорил, что ему срочно нужен задаток, если мы хотим, чтоб они играли на танцах. Поэтому я и пошла туда, только чтобы забрать чек.
Я вошла в дом и…
Перед тем, как войти в офис, надо пройти маленький поворот, и тут я услышала… голоса… до того, как я повернула… стон… женский стон… слова отца Майкла: «О, Боже, о, Боже, о, Боже!» — и слова женщины: «Дай его мне, дай его мне, Майкл!»
И…
Вы знаете, я не ребенок. Я знаю об этих вещах. Многие девочки в школе занимаются этими делами, они говорят о них, я — не ребенок, я поняла, чем они заняты еще до того, как…
Наверное, мне надо было уйти.
Мне надо было уйти в ту же минуту, как я услышала их.
Но я…
Я повернула за угол… там поворот… маленький поворот там, где… есть скамейка… где сидят, ожидая патера, и я…
Я взглянула…
А он был… они были… она была спиной ко мне, юбка была поднята, и она держала ее руками, под юбкой у нее не было никакой одежды, трусики были спущены до колен, ноги широко расставлены, его руки были у нее под юбкой, они целовались, о, Боже мой, а она стонала и двигалась на нем, они, понимаете, они занимались любовью в его канцелярии, ее длинные светлые волосы падали на спину, она мотала головой, стонала, а он говорил ей: «Я люблю тебя, Эб!» — «О, Боже, как я тебя люблю, патер!» А потом он как бы скользнул вниз, руки его скользили по ее ногам, и он стал на колени перед ней, как в молитве, и я сразу же догадалась, что он с нею делал, и я закрыла лицо руками и убежала через ризницу в церковь и молилась, чтобы Бог наставил меня.
Я дождалась, когда она ушла. Она прошла через церковь, я думаю, ей не хотелось, чтобы кто-нибудь видел, как она выходила из дома. Я по-прежнему сидела на скамье со спинкой подле алтаря. И молилась. Прошло, может, полчаса, может, сорок минут, не знаю, она простучала своими высокими каблуками по ризнице, высокая и красивая, торопливая дробь каблучков, улыбка на лице — она еще улыбалась! Я наблюдала за ней, различила полоску ее трусиков под желтой юбкой, я обратила свой взор к Иисусу, висящему на кресте, и увидела его печальные глаза, помните, какие у него печальные глаза, я заплакала, когда увидела эти глаза, и мне показалось, он мне велел поговорить об этом с отцом Майклом, спросить у него, выяснить, почему он делал это, почему он сделал это!
Я не собиралась убивать его!
Я только хотела спросить его, зачем он предает не только Бога, но и меня тоже, да, потому что я верила ему, я думала, что мы — друзья, я думала, что мы могли делиться друг с другом такими вещами, как ни с кем другим, разве я не говорила такого в кабине для исповеди, разве я не рассказывала такие вещи, которыми ни с кем бы на свете не поделилась, даже с Алексис! Вот что я хотела сделать! Только спросить его, как он мог сделать такую вещь. Ведь он же священник, а ведет себя как… как… я только хотела высказать это ему.
Он сидел у себя в доме один, за столом, времени было, не помню, без нескольких минут семь, может, без десяти семь. Он взглянул на меня, когда я вошла, улыбнулся и сказал: «Ты пришла за чеком, да?» Что- то наподобие этого. А я сказала: «Да, отец Майкл», и он дал мне этот чек, я положила его в кошелек и я… я… ждала там, потому что не знала, как начать, а он спросил: «Что случилось, Глория?» И я сказала: «Святой отец, я видела вас и ту женщину». Он удивился: «Какую женщину, Глория?» А я ответила: «Блондинку, отец Майкл, ту, которая бывала здесь и раньше». Он посмотрел мне в глаза и сказал: «Не понимаю, о чем ты говоришь, Глория!» Я сказала: «Отец Майкл, почему вы делаете это? Ведь это грех!» А он снова посмотрел мне в глаза и сказал: «Ты ошибаешься, Глория, пожалуйста, уходи!»
И я вышла из канцелярии.
Не знаю, зачем я взяла нож на кухне.
В это время миссис Хеннесси там не было, не знаю, куда она отлучилась.
На плите что-то готовилось.
В кухне стоял приятный запах.
Я взяла нож и…
И вернулась в дом, чтоб найти его, но его там не было.
Это меня…
Не знаю, почему, но это меня разозлило. Ведь я не собиралась причинять ему зла, так зачем же он
