Часовой на мосту успокоился. Он громко топал по деревянному настилу и мычал какую-то песенку. Потом к нему со стороны села подошли еще двое, и они стали переговариваться по-немецки, громко смеясь.
Лейтенант Оттрубаи сделал знак, чтобы следовали за ним. Мы отошли по тропке подальше от дороги.
– Что это значит? – спросил Комочин по-венгерски.
– В селе не было ни одного немца, господин капитан.
– Как же они появились?
– Понятия не имею… Думаю, вам следует остаться здесь и обождать, а я пойду и все выясню.
– Лучше вернуться к самолету, – сказал Комочин.
«Он не такой уж дуб зеленющий», – с облегчением подумал я.
В ночном небе снова гудели «кукурузники». Вот уже пошла пальба. Зенитки били из соседнего села.
– И зенитной артиллерии здесь тоже не было, – растерянно произнес Оттрубаи.
– Бегом в лес! К самолету! – скомандовал капитан Комочин. – Бросайте катушки!..
Минут через двадцать мы снова вернулись к этому же месту и стали шарить руками по грязи, отыскивая брошенные катушки.
Мы опоздали. Миша уже улетел. Зато, войдя в лес, мы увидели мельканье фонарей, услышали громкую немецкую речь – вероятно, наш прилет не прошел незамеченным. И, что хуже всего, они обнаружили рацию; кто-то кричал: «Смотри, передатчик!»
– Может быть, ваш командир полка передумал? – снова по-венгерски спросил Комочин.
Было вполне естественно, что он перешел на венгерский. Говорить по-русски опасно: вдруг кто-нибудь в темноте услышит незнакомую речь. Но мне показалось, что он хочет от меня что-то утаить.
– Что вы, господин капитан! Он порядочный человек… И потом, даже если бы и так, то все равно это не объясняет появления немцев в селе. Вероятнее другое: полк срочно отправили на фронт, а сюда прислали немецкое подразделение.
– Да-а… Это усложняет нашу задачу!
– Я думаю, надо сделать так. Вы с лейтенантом обождете здесь, а я пойду в село. У меня ведь отпускной билет. Скажу, что прибыл из отпуска и узнаю, где полк. А потом будем решать. Если близко – доберемся все вместе. Если далеко – доберусь я один и приеду за вами на машине. А вы пока поживете у какого-нибудь крестьянина. Я приведу вас и дам соответствующую бумагу – наши крестьяне питают к бумаге глубокое уважение.
Капитан Комочин медлил. Я не выдержал – то, что предлагал лейтенант Оттрубаи, казалось мне единственным выходом из положения.
– Что будем делать? Может, лейтенант пойдет в село и все разузнает?
Капитан глянул на меня из-под своих черных бровей:
– Вы тоже так считаете?
Но я не дал себя поймать.
– Как – тоже?
Он не ответил, сказал лейтенанту Оттрубаи – опять по-венгерски:
– Давайте сначала попытаемся хоть что-нибудь узнать, не заходя в село. Тут есть поблизости отдельные хутора?
«Все-таки дуб. Дуб! – мысленно выругался я. – Начнет гонять всех нас взад и вперед, пока не нарвемся на жандармов».
– Есть, – ответил Оттрубаи. – Отсюда вправо, километра два. Старик со старухой. Я у них молоко покупал.
Мы поплелись по бездорожью. Ни кочечки, ни кустика, ни травинки – сплошная грязь. Причем, особого, высшего сорта. Ноги скользили по ней, как по мылу. А когда попадался пригорок, то вскарабкаться на него иначе, как на четвереньках, было вообще невозможно. Через полчаса я был облеплен грязью с ног до головы. Подумать только, еще вчера я досадовал по поводу запачканных голенищ!
Они оба тоже выглядели не лучше. Оттрубаи то и дело восклицал негромко: «О!» Это означало, что он опять вляпался. Комочин же все грязевые процедуры проделывал в полном молчании.
Одно единственное слово произнес он за всю дорогу, когда я предложил кинуть проклятые катушки с проводом.
– Нет, – сказал он.
Наконец, доползли. Домик, обнесенный изгородью из промазанного глиной хвороста, стоял на опушке леса.
– Осторожно! – предупредил Оттрубаи по-русски. – Сейчас к нам направится пес. Весьма большой величины и в такой же степени злого настроения пес.
Но пес не появился. Никто не появился. Кругом стояла мертвая тишина: ни вздохов коровы, ни блеянья овец, ничего, ни единого звука. Дом казался брошенным.
Оттрубаи постучал в дверь.
– Кого еще там черт носит? – раздался через минуту дребезжащий старческий голос.
– Я, дедушка Габор. Лейтенант Оттрубаи. Мой денщик за молоком к вам ходил.
Дверь со скрипом отворилась. Мы с капитаном подошли ближе. На пороге стоял старик в меховой телогрейке, с седыми обвислыми усами. Он сосал длинную, гнутую, похожую на маленький саксофон, трубку.
– Поздновато вы, ваше благородие.
– Служба, дедушка Габор… А где ваш чудесный пес?
По-моему, не следовало говорить со стариком таким заискивающим тоном. Он мог бы заподозрить неладное.
– Пса псы убили… – довольно загадочно буркнул старик. – Ну, проходите.
Он пропустил нас в дом, запер дверь.
Керосиновая лампа с разбитым стеклом, усиленно моргая, едва освещала большой самодельный стол.
– А это кто с вами?
– Солдаты из роты связи… Располагайтесь, ребята. Ты сюда, ты туда.
Оттрубаи показал мне на табурет в углу у плиты. Я понял его. Он хотел, чтобы я был подальше от старика – вдруг что спросит? Он сам и капитан Комочин уселись за стол.
– Из роты связи? – переспросил старик, не выпуская изо рта трубку.- Разве не всех еще разогнали?
Разогнали? Я насторожился. Что бы это могло значить?
– Нет, – осторожно ответил лейтенант Оттрубаи. – Меня, видите ли, послали с ними в Будапешт. Мы не были здесь уже целую неделю. Слышал я, будто перевели их, а куда, не знаю.
– Перевели! – старик сердито запыхтел трубкой. – Вы что, виселицы в селе не приметили? На площади, возле самой церкви.
– Ну как же! Вот только кто на ней болтается – издалека не разобрали. Темно.
– Кто как не ваш командир полка!
– Полковник Кишфалуи?! – поразился лейтенант. – Святой боже! Что же случилось?
– Кто его знает! Говорили в чарде, продался он – русским ли, румынам… Три мешка ихних денег, говорили, при нем нашли. Только немцы пронюхали. Привели сюда своих солдат, танки даже, окружили село. Его взяли, еще офицеров штук с десяток. Он пулю себе в лоб пустил – все равно не помогло, повесили.
Лейтенант отодвинулся в тень.
– А полк где? – у него дрожал голос.
– Погнали всех отсюда. Одних в одну сторону, других – в другую, третьих – в третью. Никого не осталось.
– Расформировали! – выдохнул лейтенант.
– Не знаю, как это по-вашему, по-военному, называется. Я ведь в армии не служил, не привел милостивый господь… Лес мой покойный дед валил, так меня, маленького, сучьями помяло. Что-то там
