акрополь. Со стороны могло показаться, что этот великан только учится ходить, настолько неуверенной и шаткой была его поступь. В каждом, сделанном Оргором шаге участвовало не только все тело, но и мозг. Сильнее желания упасть и отлежаться была только уверенность в том, что Педро находится в опасности и нуждается в помощи. Добравшись до входа в акрополь, Оргор ожидал, что ему придется искать дверь в подземелье. Во время дневного осмотра он вместе с другими входил внутрь древнего строения, но не видел там ничего, что наводило бы на мысль о подземелье. Акрополь хоть и отличался от других своими исполинскими размерами, но внутри выглядел так, как остальные — лабиринтом пыльных коридоров и нагромождением древних камней, образовывавших конгломераты непонятного назначения.
Теперь все изменилось. В десятке метров от входа Оргор увидел потайную дверь. Будучи закрытой, она сливалась со стеной и отыскать ее мог лишь тот, кто знал о ее существовании. Теперь дверь была полуоткрыта. Из щели выбивался свет факела, но звуки, свидетельствовавшие о присутствии людей, отсутствовали. Толкнув дверь, Оргор увидел лестницу. Каменные, высеченные в монолите стены ступени уходили вниз так глубоко, что поначалу Оргор решил будто по-прежнему находится во власти галлюцинаций, вызванных отравой. Однако тряхнув головой, молодой человек понял: лестница действительно уходила очень глубоко под землю. Настолько, что становилось ясно: каменная громада акрополя выглядела верхушкой айсберга, большая часть которого скрывалась под землей.
При других обстоятельствах, Оргор наверняка бы остановился, чтобы с почтением и трепетом полюбоваться на дело рук древних мастеров. Теперь же он видел перед собой лишь одну цель: спуститься вниз. Каменные ступени были не произведением искусства, а досадной помехой, которую требовалось преодолеть. Набрав полную грудь воздуха, Оргор сделал первый шаг на пути в неизвестность. Босые ноги коснулись прохладного и сухого камня. Под потрескивание вставленных в ниши стен факелов, молодой человек преодолевал ступень за ступенью. Сначала он считал их, потом оставил это пустое занятие, которое, как казалось, отнимает драгоценные силы.
По мере спуска воздух становился все более спертым, а потускневший свет факелов с трудом рассеивал тьму. Прошло около часа, прежде чем Оргор услышал первый звук, вторгшийся в царство тишины. Отдаленный гул голосов, напевавших монотонную песню.
— Яхав-Чан-Мувана!!!
Выкрик, ножом прорезавший напев, прозвучал так громко и неожиданно, что Оргор споткнулся и с трудом удержался на ногах.
— Яхав-Чан-Мувана! Бессмертный дух! К тебе взываю я, Гийом де Шарнэ! Яхав-Чан-Мувана, помоги своим детям войти в царство усопших! Отвори врата и выпей горячей крови далекого потомка!
К одинокому оратору присоединился хор голосов, трижды проревевших имя от которого спину Оргора обдало ледяным холодом.
4
— Прошу вас, мастер! — с нотками благоговения в голосе Бернар подал Гийому де Шарнэ черную, расшитую серебристыми нитями хламиду, настолько бесформенную, что она очень походила на грубо скроенный мешок. При этом, даже в неверном свете факелов можно было видеть, что ткань очень дорогая, а нити — не дешевая мишура, а настоящее серебро. Закончив помогать одеваться магистру, Бернар поспешил облачиться в свою хламиду. Она выглядела не так богато, как одеяние де Шарнэ и недвусмысленно подчеркивало разницу в положении Бернара и его хозяина. Остальные члены генерального капитула «Хроноса» уже оделись и дожидались магистра, сбившись в кучку на середине огромного круглой формы зала. Его потолок скрывался во мраке, а идеально ровные стены казались не вырубленными в камне, а отлитыми из него. Зал подавлял своими размерами, но был почти пуст. Лишь в одном месте у стены стояли два каменных куба высотой в три человеческих роста с овальным возвышением между ними. В отличие от тщательно обработанных стен и кубов, оно было грубым и выглядело так, будто строители подземного храма не успели закончить свою работу. К этому, резко контрастирующими со всем остальным сооружению и были прикованы взгляды собравшихся.
Адриано и без того не отличавшийся изяществом фигуры, облачившись в хламиду сделался похожим на беременного бегемота. Толстокожий мафиози не поддался ни очарованию, не благоговейному трепету. Его обрюзгшее лицо выражало только раздражение.
— Все это, конечно, производит впечатление, — бурчал толстяк, обводя рукой зал. — Но почему добывать Око Василиска надо именно сейчас, когда у меня в Ливорно столько неотложных дел?!
— Брось прикидываться идиотом, брат Адриано, — седой и тощий, как жердь старик неопределенной национальности насупил брови. — Тебе, как и всем нам, прекрасно известно, что дух последнего шукальнахского царя можно пробудить от загробного сна только раз в пятьсот лет. И это при том условии, что звезды выстроятся благоприятным образом. Согласись, что ждать еще пятьсот лет из-за твоих неотложных дел в Ливорно, было бы, по крайней мере, глупо.
— К тому же эти дела нам известны, — хихикнув, присоединился к разговору симпатяга-норвежец. — Стройным мальчикам из Ливорно придется поскучать в ожидании своего папочки Адриано.
Сексуальные пристрастия толстого мафиози, как и существование в Ливорно виллы, предназначенной исключительно для плотских утех, не были секретом. Тем не менее замечание норвежца задело Адриано за живое.
— Знаешь, Йолин, что я сделал бы с тобой при других обстоятельствах? — прошипел толстяк надвигаясь на скандинава. — Я…
— Тихо, магистр!
Гийом де Шарнэ прошел мимо братьев, сделав им едва заметный жест рукой. По этому сигналу члены генерального капитула расступились и стало видно, что они стояли вокруг неподвижного тела Ковальдеса. Бернар ловко подхватил ноги Педро, а трое других братьев — руки и безвольно болтающуюся голову. По мере приближения к каменным кубам стала заметна еще одна, пожалуй самая важная деталь подземного святилища. Над возвышением, между двумя кубами находилось изображение. Точные, высеченные в скале углубления образовывали лицо. Широкие скулы и характерный прищур глаз выдавали индейца. Плотоядный изгиб губ и массивный подбородок свидетельствовали о жестокости и привычке повелевать, свойственной при жизни тому, чье изображение украшало храм. Колеблющийся свет факелов создал странную иллюзию. Казалось, что черты каменного лица ожили, а свирепый взгляд сосредоточился на пришельцах, посмевших вторгнуться в святилище. После того, как Ковальдеса уложили на каменное возвышение, а два члена «Хроноса» с факелами в руках застыли по бокам, де Шарнэ обернулся к братьям.
— Настало время сказать вам всю правду без утайки. Теперь мне нечего опасаться, что тайные знания, которые магистры ордена «Хронос» собирали в течение многих десятилетий, станут достоянием посторонних ушей. Под этим жертвенником покоится прах последнего Верховного жреца индейцев майя, царя и непревзойденного некроманта Яхав-Чан-Мувана. Он умер накануне прихода конкистадоров. Так считали все, включая самих майя, но лишь немногие, наиболее приближенные к шукальнахскому царю жрецы знали, что их повелитель призван на службу силами тьмы. Яхав-Чан-Мувана не случайно погребен здесь у порога Черных Врат. Он стал Хранителем входа и один раз в пятьсот лет пробуждается от сна, чтобы выслушать просьбы самых достойных из смертных. Многие пытались добиться благосклонности Хранителя, но никто не знал как правильно обращаться к нему. В итоге неудачливые просители лишь вызывали гнев Яхав-Чан-Мувана и оказывались навечно запертыми по ту сторону Врат. Я — первый, кто точно знает церемониал обращения к Хранителю. Я — первый, кто получит право протянуть руку к сокровищнице темных знаний и достать один предмет. То, что позволит управлять нам временем, то, что повернет мировую историю вспять и сделает «Хронос» всемогущим! Это — легендарный нефрит, названный Оком Василиска!
Наступила мертвая тишина. Магистр кивнул Бернару. Тот подал ему кинжал, с инкрустированной золотом рукояткой и извилистым лезвием. Де Шарнэ поднял его над головой. Это послужило сигналом к тому, что члены генерального капитула начали вполголоса распевать молитву, которую, судя по всему, заранее выучили наизусть. Не все делали это с одинаковым рвением. По лицу Адриано было видно, что ритуал обращения к мертвому царю майя ему в тягость. Однако по мере того, как продолжалось
