— Доброй ночи, сэр.
— И предупреждаю вас, мистер Жюль, что если мистеру Симпсону Леви или кому-нибудь другому, все равно — еврею или христианину, еще вздумается пригласить вас в мой отель, вы меня очень обяжете, отклонив приглашение. Для вас это будет самым лучшим решением, — ледяным тоном напутствовал его мистер Раксоль.
— Прощайте, сэр.
Еще до полуночи Теодор Раксоль успел удостовериться, что длинный список гостей четы Симпсон Леви не включал в себя лиц, подобных Жюлю.
Миллионер долго не ложился в эту ночь, точнее сказать — вовсе не ложился. Усилием воли он мог заставить себя свободно обходиться без сна, если у него появлялось такое желание или если того требовали обстоятельства. Почтенный джентльмен ходил взад-вперед по своим апартаментам и напряженно размышлял над недавними событиями. В шесть часов утра он совершил обход хозяйственных подразделений своих владений и осмотрел провизию, доставленную с рынков Ковент-Гардена, Смитфилда, Биллингсгейта и из других мест. Работу кухни отеля он нашел весьма интересной и мысленно уже наметил некоторые преобразования, а также изменения в жаловании прислуги. В семь часов ему случилось проходить мимо багажного лифта и стать свидетелем спуска громадного количества багажа, исчезнувшего затем в повозке конторы «Картер, Паттерсон и Ко».
— Чьи это вещи? — грозно осведомился Раксоль.
Клерк, занимающийся багажом, с обиженным видом объяснил, что это вещи, принадлежавшие не какому-нибудь определенному постояльцу, а разным персонам и высылаемые в разных направлениях: действительно, это был курьерский багаж, отправлявшийся заранее, и приблизительно такое же количество вещей вывозилось из отеля каждое утро, в этот самый час.
Теодор Раксоль вернулся к себе и позавтракал чашкой чаю с гренками. В десять часов ему доложили, что его спрашивает полицейский инспектор, явившийся, по его собственным словам, наблюдать за перевозкой тела Реджинальда Диммока в покойницкую при следственном отделении. Предназначенная для этой цели карета стояла у заднего крыльца гостиницы.
Инспектор вручил также вызов в суд Раксолю и принцу Ариберту и потребовал привести посыльного, видевшего, как Диммок упал, для присутствия на допросе.
— Я полагал, что останки мистера Диммока были перевезены еще вчера вечером, — как бы нехотя проговорил Раксоль.
— Нет, сэр. Дело в том, что карета была занята в другом месте.
Полицейский изобразил на лице нечто вроде улыбки, и новый владелец «Великого Вавилона», почувствовав отвращение, сухо предложил ему приступить к исполнению своих обязанностей.
Спустя несколько минут от инспектора явился посланец с просьбой к мистеру Раксолю соблаговолить подняться на первый этаж. В передней, где первоначально поместили тело Реджинальда Диммока, находились инспектор полиции, принц Ариберт и еще двое полицейских.
— Ну что? — спросил Раксоль, входя и обмениваясь поклоном с принцем.
Тут он увидел гроб, поставленный на два стула.
— Я вижу, вы уже достали гроб. Прекрасно, — прибавил он, подходя ближе, и вдруг непроизвольно заметил: — Да он пустой!
— Именно так, — проговорил инспектор. — Тело умершего исчезло. И его светлость принц Ариберт заявляет, что, хотя и занимал комнату как раз напротив, на противоположной стороне коридора, однако он не может дать ни малейших разъяснений по этому делу.
— Действительно, не могу, — подтвердил принц, и, несмотря на то что он держался внешне совершенно спокойно и с достоинством, было заметно, что он глубоко встревожен и огорчен.
— Ну, я… — начал Раксоль и остановился.
Глава VII
Нелла и принц
Теодор Раксоль положительно отказывался понять, каким образом тело, перевозка которого создает столько трудностей, могло быть похищено из его отеля совершенно неслышно и незаметно, неизвестно кем и как. Первоначально охватившее его удивление вскоре сменилось напряженной, бессмысленной яростью. Он намеревался было уволить весь штат гостиничной прислуги, лично допрашивал ночных дежурных, горничных и всех, кто, по его мнению, мог или должен был хоть что-нибудь знать о происшествии, но это ни к чему не привело. Останки Реджинальда Диммока пропали бесследно, точно он был бестелесным духом. Правда, в дело вмешалась полиция, но Теодор Раксоль не особенно на нее полагался. Он давал показания, с терпеливой покорностью отвечал на вопросы, но не надеялся, что из этого что-нибудь выйдет. С принцем Арибертом Познанским у него также состоялось несколько свиданий, но, хотя принц являл собой воплощенную предупредительность и, без сомнения, был искренно опечален судьбой своего умершего секретаря, Раксолю казалось, что его высочайший гость что-то скрывает, будто не решаясь полностью высказаться. С отличавшей его проницательностью миллионер предполагал, что смерть Реджинальда Диммока была лишь малозначительным событием, намекавшим на существование некой более глубокой тайны. Поэтому он решил быть начеку и терпеливо выжидал, пока еще какой-нибудь случай не прольет света на все дело; до тех пор он принял лишь одну меру — позаботился, чтобы известие о похищении тела Диммока не попало в газеты. Тайна может быть прекрасно сохранена, если в обладателе ее сочетаются самоуверенность и твердость. Раксоль ловко повел дело, оно было нелегким, и успех тем более льстил его самолюбию.
Между тем миллионер сознавал, что временно превосходство оказалось за шайкой каких-то неизвестных ему заговорщиков, и подозревал, что во всей этой интриге Жюль играл не последнюю роль. Раксоль едва смел смотреть в глаза Нелле, очевидно ожидавшей, что отец разоблачит весь заговор одним взмахом своего волшебного жезла. Она привыкла, что у себя на родине он всегда выходил победителем из расставленных ему ловушек. Кроме того, он имел большой вес в обществе, имя его вызывало трепет, желания беспрекословно исполнялись; чтобы что-нибудь узнать, ему стоило только захотеть этого. Но здесь, в Лондоне, Теодор Раксоль оказался не тем, кем был в Нью-Йорке. Там он царил, тогда как Лондон, по всей видимости, не слишком им интересовался, и, без сомнения, тут нашлось бы немало личностей, готовых подстроить ему каверзу — ему, Теодору Раксолю. Ни он, ни дочь его не хотели с этим мириться.
Что до Неллы, то ведение дел в конторе отеля занимало не все ее время, и она с участием и интересом наблюдала за каждым шагом принца Ариберта. От нее не ускользнуло то, чего не замечал ее отец, — что за напускной сдержанностью его высочества скрывались тайная тревога и беспокойство, мучившие его. Она видела, что у бедного принца нет определенного плана действий и что даже спустя некоторое время после трагического происшествия он так и не решился поверить кому-либо свои опасения. До девушки дошли сведения, что он ежедневно в одиночестве и, по-видимому, совершенно бесцельно бродил взад-вперед по набережной Виктории. Наутро третьего дня Нелла решила, что она давно уже не правила лошадьми и что ей было бы полезно прокатиться. Приказав подать коляску и одевшись в изящную амазонку, она выехала на набережную. Нагнав принца около моста Блэкфрайерз, мисс Раксоль остановила лошадей у тротуара:
— Здравствуйте, принц. Уж не перепутали ли вы набережную с Гайд-парком?
Молодой человек поклонился и ответил с улыбкой:
— Обыкновенно я гуляю здесь по утрам.
— Вы меня удивляете. Я думала, что во всем Лондоне я одна предпочитаю набережную, с ее видом на реку, пыли Гайд-парка. Не понимаю, почему это лондонское общество избрало единственным местом для катания этот несчастный парк! Если бы он походил на нью-йоркский Централ-парк…
— По-моему, набережная — лучшее место для прогулок во всем Лондоне, — заметил принц.
Кокетливо улыбнувшись, Нелла промолвила:
— Кажется, у нас с вами родственные души. Оревуар, принц!
