«Да, – подумал я, – надо быть окончательно «отмороженным панком», что б в «Ялтах» в сарае репетировать».
В общем, кончилось тем, что местные гопники этот сарай сожгли. Хорошо хоть аппаратуру из сарая успели вовремя убрать. Но репетировать теперь негде.
Мы были не против того, что бы такая легендарная группа, как «Редкая Религия», на нашей скромной базе немного поиграла. Но за это, мы попросили Ивана что-нибудь спеть на гитаре. Это для начала. А там решим.
Иван нехотя взял гитару. Побегал пальцами по струнам. Наконец на довольно большой скорости напел скороговоркой:
– Твоя песня? – Спрашиваю Ивана.
– Моя.
– Круто.
– Рок-н-ролл.
– Да, рок-н-ролл – круто. Слушай, – спохватываюсь я, – а что, правду говорят, что ты с музыкой подвязываешь?
– Да. – Просто отвечает Иван. И смеётся. Как обдолбанный. Нет, не похож он на человека, раздавленного реалиями жизни. Правда, про Ивана мне некоторые говорили, что он только с виду весёлый.
На самом деле Иван – человек мрачный. Квартиру в склеп превратил. На религиозных идеях с ума сошел. Но мало ли что говорят. О ярких личностях всегда много лишнего болтают.
– Почему ты решил с музыкой завязать? У вас же неплохая рок-группа. И название красивое, неординарное: «Редкая Религия». Почему?
Иван пожимает плечами.
– Проблемы с творчеством? Негде репетировать? Почему? – допытываюсь я. И тут Иван выдаёт:
– В какой-то момент я понял, что ничего мы своим рок-н-роллом в мире не изменим. Всё! Праздник кончился! Мы немного опоздали…На полпоколения…Минимум. Когда я это понял, у меня руки опустились – лицо Ивана стало печальным. – Я теперь по инерции играю.
– Неужели ты не веришь в новую волну русского андеграунда? – С тоской в голосе говорю я. – Я слышал ваши записи. У вас все шансы пробиться.
– Куда? Зачем? – смеётся Иван. – Будем реалистами. Если даже пробьёмся, нас все равно включат в общемировой попсовый спектакль под названием «массовая культура». Да ты не хуже меня знаешь всё это.
– И все равно, – не сдаюсь я. – В проигранной войне сопротивляйся до конца. А вдруг произойдёт чудо!
– Я прагматик, – отрезает Иван, но, немного подумав, добавляет, – и максималист. Если что-то делать, то делать до конца. Меня половинчатый, одомашненный рок не устраивает. Даже если это панк-рок.
– Логично, – мрачно соглашаюсь я, чувствуя пустоту под сердцем.
Вот так мы и познакомились.
Товарищ «Никто»
Мелкий ледяной дождь, подгоняемый промозглым студеным ветром, сеется, вскипает на лужах.
На дворе ненастный февральский день, на календаре 1992-й от Рождества Христова.
Вокруг меня равнодушная мокрая толпа. Тягостную сырость картины довершают несколько тусующихся гопников, буквально в пяти-семи метрах от меня. На гопниках одинаковые болоньевые куртки и ужасные «аэродромы» на головах.
Аэродромами здесь называют огромные кепки, или фурики, на манер тех, что носят лица кавказкой национальности. Здесь же эту дикую моду переняла местная гопота.
Ровно два года я в этом городе, а все никак не могу привыкнуть к этим аэродромам. Единственное, что радует – гопники последнее время присмирели и уж, по крайней мере, в центре города неформалов не трогают. А это и есть почти центр.
Административная «пуповина» города отсюда всего в нескольких кварталах – городская река, на живописном берегу которой площадь Ленина с городским и областным начальством. Всё как положено. Только вот главная городская артерия, проспект Ленина, проходит в стороне от городского центра.
На месте пересечения центральной городской улицы, идущей от административного центра с проспектом Ленина, расположено тяжеловесное «сталинское» здание гостиницы «Украина». Перед парадным гостиничным фасадом большая троллейбусная остановка. На ней вечно толпится народ. Вместе с народом «толплюсь» на остановке и я. В мучительном ожидание Ивана.
Наконец-то подошел битком набитый троллейбус. Обколотые «ширкой» гопники очнулись и, толкая всех и вся, устремились к нему. «Гопники, как и мы, вид вымирающий. Скорее всего, скоро всё заполонят равнодушные ко всему, кроме денег, мажоры. И город приобретет окончательно жлобское лицо…»
Я едва не испытал чувство братской симпатии к гопникам. Но наваждение прошло быстро. Я увидел пробивающегося ко мне через толпу Ивана. Наконец-то.
– Привет.
– Привет.
Почти не говоря, почувствовав друг друга на интуитивном уровне, огибаем парадный вход в гостиницу. Идём к украинскому казаку. Силуэт казака, вырезанный из фанеры, трепещется на сыром зимнем ветру. Бьётся о стальную решетку. Казак висит почти на углу гостиницы. У казака огромный чуб. В вытянутой руке огромная пивная кружка. Кружка указывает на вход в кафетерий «Украина» в подвале гостиницы. Туда-то нам и нужно.
Спускаемся. Разбитая входная дверь. Народу полно, несмотря на середину рабочего дня. Тяжёлыми, неподвижными клубами висит сигаретный дым. Тусклый дневной свет сочится в окна. Окна на уровне асфальта. Это чтобы бухать и смотреть на мир отстранённым взглядом. Снизу вверх.
В окнах мелькают ноги прохожих. Двухмерная плоскость асфальта уходит в бесконечность. Чем не андеграунд? Наши сюда заходят часто. А вот гопников здесь почти не бывает. Основной контингент – потрёпанные жизнью мужички. Тихо спиваются.
Под «Украиной» почти без перемен. Нет, вру! Отмыли замызганные зелёные стены. Повесили несколько плакатов с бразильскими футболистами. Пиво перестали водой разбавлять. И «бутылочное» теперь нескольких сортов. Капитализм, однако.
Взяли с Иваном пиво, и я опять завел старый наш разговор. Мол, зря ты музыку бросаешь, «Редкая Религия» – на мой взгляд – самая нестандартная группа в нашем городе. (А может и на всём Юге Украины). Экстремальная.
– У вас есть будущее, – говорю я Ивану. – Я верю, что будет новая русская волна. В противовес попсе, пришедшей с Запада. Тому же рэпу.
– Будем реалистами, – настаивает Иван. – Откуда взяться этой волне, если всё теперь деньги решают?
– Так ты считаешь ничего уже изменить нельзя? Рок-н-ролл мертв? Мы ничего не добьёмся? Надо
