своим же собственным благим целям». Русский император, вынужденный покинуть Австрию на произвол судьбы, вместе с тем не мог желать успеха и французам; гнев его на венский Двор уже был обезоружен видимым раскаянием, с которым Франц принял известие о возвращении русских войск; просьбы венского Двора об отмене этого решения казались государю желанием загладить прошедшее и возобновить расторгнутый союз.
Павел с радостью готов был забыть все и, в уважение ходатайства короля Великобританского, согласился возобновить переговоры о будущей кампании, с тем, однако же, чтоб Австрия отказалась от своих честолюбивых притязаний; государь поставил два непременных условия: смену барона Тугута и восстановление в Италии прежнего политического разграничения, существовавшего в начале 1798 г. Не ожидая ответов на свои требования, император Павел решился все русские войска, бывшие за границей, оставить там на зиму и 20 ноября отправил по этому предмету надлежащие повеления. Но еще ранее получения Высочайших повелений Суворов решился остановить движение своих колонн. Дело в том, что зима была необыкновенно сурова во всей Германии; русские войска в течение короткой стоянки своей в Баварии не успели ни отдохнуть, ни обмундироваться, а теперь, после нескольких недель похода, оказалось необходимым починить обоз. Генералиссимус счел нужным дать армии отдых недели на две и расположил полки по квартирам в Богемии и в верхней Австрии. Войска каждой колонны заняли полосу от 2 до 5 миль в обе стороны от дороги; главная квартира Суворова была в Праге.
9 декабря было получено Высочайшее повеление от 20 ноября, а 10-го главнокомандующий донес императору Францу, что воля императора Павла исполнена, и в заключение добавил: «По первому мановению войско Русское готово опять выступить в поход, и я, со своей стороны, с радостию пожертвую последнею каплей крови для пользы благого дела»…
О пребывании в Богемии капитан Грязев повествует так:
«2 декабря марш до города Будвейса, 4 мили, где назначено быть главной квартире корпуса генерала Розенберга, а в местечке Весели, за 3 мили от оного, — штабу нашего полка для расположения на винтер- квартирах. Первый корпус генерала Дерфельдена остановился главною квартирой в городе Праге, столице Богемии, где и фельдмаршал Суворов находился. Город Будвейс не велик и мало примечания достоин. Площадь и лавки изрядно устроены;
есть маленький театр, но весьма неважный; играли комедию «Edelmann und Burger»; за вход в партер 20 крейцеров. Я с ротою стоял в деревне Буревицах, в 20 домах.
12-го – отдохновение.
13-го – следовал полк с ротами прямо в назначенные им под квартиры селения. Я со своею ротой занял деревни: Гамер, Вулков, Вал и Понедрашко, в коих 58 домов, расстоянием от Будвейса 4 1/2 мили, а от Весели одна миля. Все сии селения принадлежат владетельному князю Шварценбергу, богатейшему во всей Богемии, коему и город Крумау с его окрестностями принадлежит же. Здесь места весьма лесисты, низки и изобильны озерами, приносящими большой доход своему владельцу посредством рыбной ловли. Я расположился в селении Гамер, в доме управляющего сим имением, скупого старика, который всякую минуту давал мне чувствовать разницу между ним и добрым пастором в Швабии, у которого я некогда проводил свое время приятно, а здесь, кроме скуки, я ничего более не чувствовал; единственная моя отрада состояла в том, что я часто ездил с борзыми своими собаками и травил много зайцев, ибо снега здесь не глубоки; их осталось у меня только три, а прочие разными случаями убыли.
24-го, по ордеру генерала Розенберга и шефа нашего полка, свидетельствовал я все роты инспекторским смотром, относительно получаемого ими на нижних чинов казенного жалованья, амуничных годовых вещей и заграничных за разные сражения денежных дач; равным образом производил поверки в людях, в бессрочных и срочных вещах, их состояние и убыли против положенного по штату, а в заключение и артельные экономические суммы. По сему случаю все роты были сближены между собою. Такая доверенность начальника в моем капитанском чине, тогда как у нас находились полковой командир и штаб-офицеры, весьма лестна, но она же доставляла мне и врагов, чему основанием были мое беспристрастие и законная точность, с коими проходил я мое служение на поприще военном. Сие-то самое, будучи моею отличительною чертою, доставляло мне то преимущество, которым я пред всеми моими товарищами пользовался и был уважаем моим начальником. Итак, кончив сию трудную и критическую операцию и учинив по оной все надлежащие отчеты, я возвратился в скучный Гамер свой.
Здесь, между прочими моими упражнениями, сделал я свое собственное замечание о войсках иностранных, для примечания оных нашим русским; замечание, основанное на самом опыте, а как оно касается только до военной части, то не излишним почитаю приобщить его к моим запискам*.
Дисциплина в войсках иностранных, как австрийских, так и французских, при всей своей системе равенства и свободы у последних, основана на одних правах и законах. Чрезмерно строгое взыскание употребляется в большой силе, иногда и несоразмерное преступлениям; но все сии наказания не иначе приводятся в исполнение, как по форме суда; частных же, подобных нашим, совсем нет в употреблении. Это происходит оттого, что иностранные войска составлены из людей свободных, а наши – из подданных; с первыми потребно иметь более осторожности, а наши терпеливы и безответны. Порядок и опрятность видны даже в самых военных действиях и, в особенности, в войсках австрийских, что походит более на педантство. В сражении против неприятеля потребны не пудра, не глянец на ремнях, не блеск метальных вещей, но мужество, отважность, стойкость. Да и самая их амуниция есть весьма затруднительная для воина, обращающегося в беспрерывных действиях, как-то: белого цвета мундиры, панталоны и все ремни вообще требуют великого сбережения от всякой нечистоты, дабы сохранить их в своих видах; почему случалось мне заметить, что они не столько заботятся о военных своих подвигах и славе, сколько о чистоте своей амуниции; ибо всякий почти раз на роздыхах упражняются в чищении оной мелом, равным образом и бессрочных вещей, от чего ружья у них, правду сказать, в великой исправности; но к сему надобно добавить и другую правду, что огнестрельное их оружие в доброте далеко превосходит наше, заготовляемое пополам со злоупотреблением; сверх сего, затрудняются они еще насчет своих голов и ног, ибо носят косы и всегда во всякое время под пудрою, как и мы, а ноги их стянуты до колена черными суконными щиблетами с пуговицами и в башмаках, как и наши, что для воина вовсе не удобно, особенно во время военных действий, где часто случается переходить ему топи, болота, реки, грязь, камни и тому подобное; ноги его всегда мокры, не так, как бы могли быть сбережены в свободных сапогах, и оттого подвергаются беспрерывным болезням, убылям, от замещения коих терпят все состояния государства и земля лишается рук, ее возделывающих, внутреннее богатство и сила оскудевают и прочее и прочее, подобно как и у нас. Одно спасение австрийцев в рассуждении сохранения целости их мундиров, есть серого сукна шинели до колена, которые они почти завсегда на себе имеют, кроме парадных маршей, тогда скатывают их во всю длину в трубки и перекидывают через плечо, и в сем случае они гораздо спокойнее и полезнее наших размашистых плащей, потому что шинель надевается в рукава, спереди застегивается пуговицами и перетягивается портупеею, и так далее надевается по-верхи оной патронная сума; небольшие каскеты, а частию и треугольные шляпы, как и у нас, украшают несчастные головы. Полки их различаются, как и у нас, разноцветными лацканами; но эта пестрота в войске и глазам, и хорошему вкусу, и устройству противна; еще, к счастию, что у них покрой мундиров одинаковый, а не как у нас, разнообразный. Что ж принадлежит до венгерских полков, составляющих немалую часть австрийского войска, то и они имеют те же самые мундиры, с тем только различием, что все вообще, как конница, так и пехота, имеют вместо белых пантало-нов голубого цвета гусарские чикчиры с выкладкою снурком, а вместо щиблет короткие, в обтяжку, полусапожки; равным образом и голов своих не пудрят, но волосы свои заплетают вместе с лавержетом в длинные косы и сзади закалывают гребенками и носят длинные виски, наподобие вьющихся локонов по обеим сторонам; на головах имеют кивера, а гренадерские их полки огромные медвежьи с шерстью каски, придающие им более мужества и важности, нежели наши сахарные головы. Венгерцы сами по себе есть люди прекраснейшие, рослые и стройные, каких только может произвести природа. О французской одежде не могу сказать ничего постоянного: она так разнообразна и пестра, как души их, которые весьма трудно объяснить. Что ж принадлежит до характера и тех и других, то, думаю, всякому известно, какая большая разница находится между немцем и французом, а как характер имеет непосредственное влияние и на действие духа, то по поводу сего могу утвердительно сказать, что ни те, ни другие не могут равняться в
