пригласив его спутников и Диодора следовать за ним, Питфей провел своего друга через площадь к креслам царицы Антии и царевны Этры.
Встретившись с устремленным на него пристально любопытным взглядом Антии, Эгей потупил глаза. Она была прекрасна, так же как и двадцать лет назад, в тот день, когда он вместе с другими знатными женихами приехал сюда свататься за нее. И все-таки, время в чем-то изменило ее. Она стала мягче, добрее, женственнее. Ее по-прежнему девичья талия теперь упоительно контрастировала с округлостью ее форм. И такой она нравилась Эгею больше, чем двадцать лет назад, когда гордая и восхитительная дочь Аэтия предпочла ему и многим другим ахейским юношам его друга Питфея.
Золотистые искорки сверкали в карих глазах Антии. Она была удовлетворена произведенным эффектом, она была рада видеть Эгея и не скрывала этого. Встреча с ним не только возвращала ее в прошлое, но стирала грань между прошлым и настоящим, утверждала всесилие и нетленность ее красоты, затмевавшей юное очарование ее дочери.
Этра, по-видимому, была далека от того, чтобы уловить тонкие нюансы переживаний Эгея и ее матери. Ее просто забавляла эта сцена и, главным образом, смущение Эгея, в чем, впрочем, не было ничего необычного, ибо некоторая неловкость и неуклюжесть, свойственная этому добродушному гиганту, нередко заставляла его тушеваться и вызывала на его лице растерянную и виноватую улыбку.
Они стали друзьями еще тогда, когда Этра была совсем ребенком. Во время своих частых приездов в Трезению Эгей почти не разлучался с нею. Он относился к девочке серьезно, как к взрослой, и, когда играл с ней в тувлы, порою входил в азарт, искренне расстраивался, если проигрывал. Этре нравилось, что он, такой большой, не считает ее ребенком, как все остальные, нравилась его доброта и готовность удовлетворить любые ее желания и капризы, нравилось то, что она, хитрая и лукавая, может во время игр легко обвести его вокруг пальца.
Сейчас, слушая, как Эгей смущенно произносил официальные приветствия царице Трезении и царевне, Этра еле сдерживала улыбку, пытаясь сохранить строгий и величественный вид, подобающий светской даме. Но когда Эгей, подозвав одного из своих приближенных, державшего в руках окованный медью ларец, вынул из него и вручил царице драгоценное ожерелье, а царевне — золотой перстень с изображением рождающейся из пены морской Афродиты и браслет из электрона, Этра не выдержала. Забыв о правилах этикета и роли важной дамы, которую ей до сих пор удавалось довольно успешно играть, она вскочила и, по-детски подпрыгнув, поцеловала Эгея в щеку, что вызвало благодушные улыбки у присутствующих.
Эгей взял ее за руку и почтительно усадил в кресло. И тут он с досадой заметил сидевшего рядом с царицей и царевной брата Питфея — Тиеста, присутствие которого в Трезене явилось для него неприятной неожиданностью. Тиест наблюдал за Эгеем с той неопределенной мерзкой улыбкой, смысл которой можно было понимать как угодно. Она не была явно вызывающей, способной спровоцировать скандал, но в ней легко угадывалась ирония, пренебрежительная насмешка, ранившая тем больнее, что не давала прямого повода потребовать объяснения, не показавшись при этом смешным. Встретившись взглядом с Эгеем, Тиест кивнул ему, и опять невозможно было понять, означает ли этот жест приветствие или паясничание. Эгей ответил холодным кивком. Но в этот момент к нему подошел Питфей и, строго посмотрев на брата, что заставило того придать выражению своего лица некоторую благопристойность, пригласил Эгея и его спутников занять отведенные для них почетные места. Своего друга он посадил рядом с собой.
По знаку Питфея на площадку вышел флейтист. Под однообразную и заунывную мелодию флейты четверо трезенийских юношей вывели на середину площади жертвенного быка. Явился дворцовый ювелир с листовым золотом и наковальней, молотом, клещами и другими необходимыми инструментами. Быстро и ловко он оковал золотом рога жертвенного животного.
На площади между тем был разложен костер. Явились жрецы в длинных и тяжелых одеждах, расшитых золотом и украшенных драгоценными камнями. Они принесли кувшины с ячменем, жертвенный двойной топор и, увитый цветами, круглый серебряный таз с водой. Питфей встал с кресла, вымыл руки в тазу, который поднесли ему жрецы, осыпал быка ячменем, вырвал шерсти с его головы и бросил ее в огонь. Затем, приложив левую руку к груди, а правую подняв кверху, он произнес благодарственную молитву богу Посейдону. После него тот же ритуал исполнил Эгей, а за ним и другие знатные присутствующие.
Один из юношей взял в руки жертвенный топор. Бык, словно почуяв недоброе, поднял голову и замычал. Двое других юношей ухватили его за рога, пытаясь пригнуть голову быка книзу. Неожиданно тот рванулся и в какой-то момент показалось, что он сейчас вырвется и, все сметая на своем пути, устремится на присутствующих. Дамы вскрикнули. Но в этот миг жертвенный топор, как молния, сверкнул в воздухе и глубоко вонзился в шею животного. Бык судорожно вздрогнул, покачнулся и рухнул наземь. Из зияющей раны хлынула черная кровь. К животному подошел жрец со священным сосудом — ротоном — в форме головы быка и наполнил его жертвенной кровью.
Питфей с Эгеем, их самые ближайшие приближенные, члены царской семьи и жрецы в торжественной процессии направились во дворец. Царь жестом пригласил Диодора присоединиться к шествию. Сердце начальника порта бешено заколотилось, и сладостная истома охватила его. О такой чести он не мог даже и мечтать. Приглашение царя означало, что начинается качественно новый этап в жизни Диодора. Сын простого ремесленника, тот, кто только год назад был обыкновенным служащим в порту, становился благородным сановником, приближенным царя. Диодор почувствовал устремленные на него завистливые взгляды. Ему показалось, что кто-то за его спиной произнес зловещим шепотом слово «выскочка». Но даже этот зловещий шепот был, как бальзам, для его сердца. Присоединившись к процессии, Диодор не шел, не
