никто из них не погиб, кроме сына погибели… Ныне же к Тебе иду и сие говорю в мире, чтобы они имели в себе радость мою совершенную. Я передал им слово Твое, и мир возненавидел их, потому что они не от мира, как и Я не от мира. Но молю, чтобы Ты взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла; они не от мира, как и я не от мира:» Андрей, мы с тобой после смерти увидимся? — в который раз спрашивает Денис.
— Конечно увидимся. Там много обителей, и одна из них для нас. Смерть это только сон; вот сейчас мы заснем, а утром проснемся, и снова будет солнечный день, и жасмин, и лодка, и мы наши яблони пойдем сажать, а потом яблони вырастут, и я сварю тебе яблочное варенье.
Денис обнял меня, положил голову мне на грудь, и мы безмятежно уснули под стрекотанье сверчка, живущего за книжной полкой.
…Утром меня разбудил изрядно опохмелившийся Рафик — дунул мне в ухо, и когда я протер глаза, поспешил поделиться своей телячьей радостью:
— Андрюшка, сукин сын, а солдата я все-таки заделал вчера. Всю ночь его жарил! Он у меня кричал, пока я его резьбу сворачивал. Давно я так не работал:
— Тише, Дениса разбудишь, — остановил я его красочный речевой поток.
Мы спустились в гостиную. Голова раскалывалась, масляные пятна плавали перед глазами… На краешке моего похмельного бокала дрожала зеркальными крылышками стрекоза; в открытые окна веял свежий, полевой, умиротворяющий ветерок, играющий с занавесками. Благодать была разлита вокруг, хотелось обнять куст жасмина или просто упасть в высокую траву, ощутив великое блаженство. Водку я запил клюквенным морсом. Утихла дрожь в руках, и я даже смог побриться не порезавшись. Нет, выглядел я на удивление свежим, чего нельзя было сказать про Олега, который шлепал по кухне в каких-то безразмерных семейных трусах, прихрамывал и издавал глубокие вздохи.
— Ты что мучаешься? — спросил его Раф.
— Конечно, я мучаюсь… Сначала телесные травмы, потом душевные. Спал как собака — в гостиной, у самой двери, бля… Кстати, пианист, чья это кровь на моем надувном матрасе? — Раф удивленно вскинул брови. — Он что, девственницей был? Ты ему целку разорвал? Меня променял на солдатскую жопу! — не унимался Олег.
Откровенно говоря, я давно уже устал слушать их бытовые перепалки. Казалось, весь дом лихорадило от этих семейных сцен — сервант дрожит рюмками, камин проглатывает крепкий мат, провода под штукатуркой искрятся как оголенные нервы. Какого черта к нам принесло этого беглого солдата? Послать надо было его подальше с самого начала, по-христиански послать — накормить, напоить и распрощаться, у нас тут не странноприемный дом… Да чего уж теперь!
Я надел свой халат и включил радио. Солдат вышел из комнаты Рафика, исподлобья посмотрел на меня и, на ходу застегивая брюки, прошел в туалет. Он выглядел крайне растерянным, за завтраком опускал глаза и только криво усмехался на тупые шутки Рафика. Он очень это переживал. Бог знает, что творилось в его душе. Облако тягостного молчания временами зависало над столом, и каждый чувствовал себя не на своем месте. Денису также передалась всеобщая неловкость, и я решил поскорее отправиться на прогулку. Олег хотел пойти с нами, но я дал ему понять, что наш поход — особенный, ведь сажать яблони — акт действительно сакральный и только для посвященных. Это наши с Денисом яблоньки.
Я облачился в старые джинсы, накинул брезентовую куртку на голое тело, надел рваную соломенную шляпу и темные очки. Дениса рассмешил мой вид, и он сказал, что я похож на деревенского супермена. Взяв саженцы, ведро и ржавую лопату, мы отправились своей благословенной дорогой, где каждое дерево узнавало нас и каждый камень считал наши шаги. С биноклем наперевес, в выцветшей красной футболке Денис шел впереди — и не шел, а почти танцевал, подпрыгивая и тут же оборачиваясь — какое впечатление производит на меня его легкость? Ты, как всегда, прекрасен и грациозен. Ты видишь, как я любуюсь тобой?!
В березовой роще я едва отыскал знакомый родник — трава так высоко поднялась, что я нашел его случайно, по журчанию. Пытаясь затушить свой внутренний пожар, я жадно целовал живой ручеек. Вода ледяная и вкусная. Песчинки скрипят на зубах. Я зачерпнул воды в лодочку ладоней, и Денис не устоял перед таким соблазном: мы стоим друг перед другом на коленях, и я пою моего мальчика из своих ладоней: Где сейчас это лето?.. Денис обнял меня и поцеловал. Мы упали в траву, в прохладную, свежую траву, и небо над головой качнулось перевернутой чашей. Впервые мы совершили полный обряд любви под открытым небом. Когда я закинул его ноги к себе на плечи, Денис засмеялся: «Нет-нет, сделай это по- другому, а то кто-нибудь увидит — ноги из травы торчат!» Денис кусал губы. Когда я кончил, то с удивлением обнаружил, что он почти плачет. «Не смотри на меня, это пройдет сейчас», — сказал бельчонок заикаясь и стал умываться у родника. Его худые плечи вздрагивали. Я подошел сзади, провел сухой травинкой по его загорелой шее. Он съежился от щекотки, улыбнулся и обрызгал меня водой; мы опять обнялись и повалились в траву… я слизываю капли с твоих плеч, ты смеешься и отбиваешься от меня, потом я скольжу языком по твоему животу и опять стал расстегивать твои джинсы… Красная футболка в измятой траве, а лето вокруг наполнено такой музыкой, таким светом! Сколько вокруг знаков, которых мы не умеем читать, сколько благодати и покоя разлито: Вот ходил, наверное, в этих лугах какой-нибудь отрок Варфаломей, и было ему Видение. А я? Разве я жду каких-то особых знаков Божьего благоволения? Не жду я ничего, я просто хочу остановить мгновение. Вот лежим мы в траве, скоро кончается век, мир идет к закату, и время наше похоже на безвременье. В каких садах и полях ты потерялся, Андрей Найтов? В каких глубинах евразийского материка искать тебя — того, счастливого, пьяного от любви, с длинной травинкой в руке и в соломенной шляпе? Счастливый, ужасный грешник. Не беспокойся сейчас ни о чем, это потом тебе все расскажут и объяснят, ты просто будь самим собой, спокойно и свободно выполняй свою функцию, собирай свою пыльцу.
Наверное, уже полдень, потому что деревья не отбрасывают теней. Трудно сказать, сколь долго мы пролежали в ослепительном блаженстве, но из этого гипнотического состояния нас пробудила невесть откуда появившаяся огромная лохматая собака. Сначала я подумал, что этот монстр прыгнул на нас откуда- то с дерева, но вспомнил, что собаки на деревьях, все-таки, не живут — ну разве что какие-нибудь особые, экзотические породы (существуют же летучие лисицы!). К счастью, пес был с ошейником, он побегал вокруг нас кругами, обнюхал (Денис испуганно прижался ко мне, но я и сам испытывал жуткий страх перед собачьим семейством после встречи с почти игрушечными волками на волжском льду). Особенно сосредоточенно пес обнюхал лежащую в траве футболку Дениса, а потом стал жадно лакать воду из родника; бельчонок попытался подобрать свою футболку, но монстр зарычал и принялся лаять. Этот глупый глухой лай окончательно разрушил гармонию очарованной местности — даже птицы умолкли. Собака села напротив нас, и всякое наше движение принуждало ее лаять. Мы сидели не шелохнувшись в ожидании чуда. Спаситель не заставил себя долго ждать — послышался шорох травы, пес завилял хвостом, и мы увидели Арсения. Лесной призрак Приднестровья был в охотничьем настроении: двустволка перекинута через плечо, военные галифе, кирзовые сапоги, грязная армейская рубашка.
— Вот так встреча! — он развел руками и ослепительно улыбнулся. — Кого только не встретишь! А я вот, видите, спозаранку сегодня вышел рябчиков пострелять.
— Ну и как, подстрелил кого-нибудь? — спросил Денис, пришедший в себя после всей пытки. Он схватил было свою футболку, но пес опять зарычал. Денис отдернул руку и умоляюще посмотрел на Арсения.
— Цыц, Буян, это свои! — приструнил собаку фермер, и та, завиляв хвостом, снова принялась нас обнюхивать. Арсений расстегнул кожаный ягдташ и показал нам двух подстреленных перепелок:
— Вот, весь улов. На один ужин. Но дроби в них, наверное, больше, чем мяса… А вы тут отдыхаете, я смотрю?
— Яблони идем сажать. На утесе посадим, возле церквушки.
Арсений понимающе покивал и стал умываться из родника. Я отважился даже погладить Буяна. Денис спросил, какой он породы.
— Порода? Смесь бизона с носорогом, — рассмеялся Арсений, — глупый пес, но верный. У меня их два было, другой был умнее — жаль, медведь его по весне задрал, теперь вот этот дурак остался. Так и в жизни, да? Только дураки выживают.
Я не стал с ним спорить.
— А Рафик что делает? — спросил Арсений с затаенным интересом. — Пьет опять?
— Пьет. Компания в усадьбе веселая. Солдат какой-то беглый появился, — ответил я
