Критикуя аргументы своих предшественников, он просто расширял область истин веры, лежащих за пределами философии. Иначе говоря, сужал область философии.
Что касается утверждения о том, что средневековая философия была докритической, мы должны провести различение.
Если под критической философией мы понимаем философию Иммануила Канта, то очевидно, что средневековые мыслители принадлежали к докритической эпохе. Если же, характеризуя философию средних веков как докритическую, мы имеем в виду наивность средневековых мыслителей и их неспособность поднять вопрос о посылках, то наша характеристика карикатурна. Безусловно, они не думали, что человеческое знание - это просто знание идей как порождений субъекта или что человеческое мышление творит реальность. Они не считали область человеческого знания неограниченной, но их общей посылкой был реализм. Субъективному идеалисту или человеку, который сомневается в возможности познать реальность, внешнюю для ума, это допущение может показаться наивным. Однако у современных британских философов оно бы вряд ли вызвало возражение. Во всяком случае, средневековый мыслитель был точно так же способен либо неспособен критиковать посылки или допущения других философов, как и любой другой. Ясно осознать собственные основные посылки и подвергнуть их критическому исследованию - задача не из легких. Критика идей, аргументов и допущений других мыслителей является, однако же, для философов достаточно обычным занятием. И средневековые мыслители предавались ему с такой же готовностью, как и философы более позднего времени. Вообще говоря, очевидно, что, поскольку их общим основанием была религиозная вера, мы не найдем в эпоху средневековья таких ясно очерченных и резко противоположных друг другу мировоззрений, как в более поздние времена. Но это не отменяет факта, что в XIV в. некоторые посылки и аргументы, развитые ведущими метафизиками предшествующего столетия, были подвергнуты радикальной критике. Представление, будто средневековые философы были некритичны (отличное от представления о них как о докритических, т. е. докантовских, мыслителях), обязано своим существованием главным образом отождествлению средневековой философии с мыслью одного-двух почтенных философов, чьи аргументы считаются - сейчас неважно, справедливо или несправедливо, - основанными на непродуманных допущениях.
Что же касается мнения, будто средневековые философы посвятили себя обсуждению тривиальных и утомительных вопросов, мы с легкостью можем отвергнуть представление о том, что они предавались жарким спорам о количестве ангелов, которые могли бы плясать на кончике, иглы. Это представление не соответствует действительности. Ведь ангелы мыслились ими как духовные суще ства, тогда как пляска предполагает тело. Поэтому вопрос о том, сколько ангелов могло бы плясать на кончике иглы, был бы для средневекового теолога или философа хорошим примером псевдовопроса. В то же время впечатление, что внимание философов средних веков было поглощено утомительными и устаревшими проблемами, не во всем основывается на карикатурном изображении средневековой философии. Оно имеет и другие основания.
Положим, человек убежден, что Бога, о котором можно было бы говорить, не существует, и даже считает такой разговор бессмысленным. Он, безусловно, найдет средневековое обсуждение аргументов в пользу существования Бога и обсуждение Аквинатом смысла предикатов, приписываемых Богу, утомительным и никчемным. Но позитивистское отрицание метафизики распространяется на много более широкую область, нежели средневековая метафизика. И здесь нет нужды обсуждать этот вопрос, хотя стоит заметить, что позитивист, вероятно, должен испытывать большее уважение к средневековым метафизикам, которые прилагали все усилия, пытаясь дать точную и ясную формулировку тому, что хотели сказать, - нежели к иным метафизикам гораздо более позднего времени, печально известным темной и туманной манерой выражать собственные мысли.
Одной из причин, по которой у современного читателя могло бы сложиться неблагоприятное впечатление о философских спорах средневековья, является ощущение, будто они носили преимущественно академический характер, увлекали преподавателей университетов как своего рода игра в бисер и в них подозрительно отсутствует горячий интерес к фундаментальным проблемам человеческого существования. Разумеется, учитывая более или менее общее для всех них основание - религиозную веру, - такое положение дел можно считать вполне объяснимым Однако впечатление сухого интеллектуализма и удаленности от 'жизненных проблем' все же может остаться.
Современную британскую философию тоже обвиняли в сосредоточенности на тривиальных и утомительных вопросах и в пренебрежении жизненно важными проблемами.
Действительно, хотя современная аналитическая философия отмечена явным сходством со средневековой мыслью (на определенных ее стадиях), первая дает более серьезные основания для обвинений, нежели последняя. Ибо средневековые мыслители все же, несомненно, обсуждали жизненно важные для человека проблемы - пусть даже на взгляд современного читателя слишком сухо и рассудочно - главным образом потому, что люди тогда искали руководства к жизни скорее в христианской вере, нежели в философии в узком смысле слова[5].
Однако в обоих случаях - и относительно средневековой мысли, и относительно современной британской философии - уместно спросить, обращаются ли они к темам, которые можно с полным правом назвать философскими, - к темам, которые имеют тенденцию в той или иной форме возникать снова и снова на протяжении всего существования философии. По мнению пишущего эти строки, в обоих случаях следует ответить утвердительно. Если кто-то предпочитает философствование, скажем, Мигеля де Унамуно или Льва Шестова, это его личное дело. Но утверждать, что средневековая мысль либо современная британская философия не есть 'настоящая' философия, - значит употреблять слово 'философия' в смысле более узком, нежели область его общепринятого и законного значения.
Очевидно, что философские проблемы возникают в том или ином контексте. В средние века этот контекст зачастую был теологическим. Например, вопрос о том, является или не является понятие бесконечного ряда внутренне противоречивым, был сформулирован в контексте идеи божественного творения. Возможно или невозможно творение 'от века'? Часто вопросы ставились, скажем, в контексте теории Аристотеля. Например, должны ли мы - исходя из Аристотелева учения о субстанциальных формах и различии между биологическим ('растительным'), чувственным и разумным уровнями души - сказать, что в человеке присутствует несколько субстанциальных форм или же только одна?
Подобные вопросы могут показаться исследователю до такой степени исторически обусловленными, что некоторые из них кажутся сегодня совершенно неуместными, а другие - уместными лишь тем, кто разделяет религиозные верования средневековья. Однако, поразмыслив, мы убедимся, что эта точка зрения чревата крайними выводами. Например, Аквинат, утверждая, что невозможность бесконечного ряда (т. е. ряда событий, который не имеет определимого первого члена или начала) никогда не была доказана, говорил как философ, а не как теолог[6]. Ибо в качестве теолога он был, так сказать, уверен, что мир имеет начало, что был мысленно определимый первый момент времени. Однако он не рассматривал то, в чем был уверен, как истину веры, из которой следует, что положение вещей не может быть иным. Поэтому он был волен обсуждать возможность бесконечного ряда как открытый вопрос. Далее, говоря о субстанциальных формах, средневековые мыслители обсуждали подлинно философскую тему - природу человека. Сегодня для нас привычнее обсуждать значения терминов 'сознание' и 'тело' и отношения между сознанием и телом. Однако это один из способов, каким выражается возникающая снова и снова проблема, которую в средние века формулировали по-другому.
Надо признать, что такие выражения, как 'вечные проблемы философии', уязвимы для критики. Возьмем, например, проблему человеческой свободы - в психологическом, а не политическом смысле. В разное время эта проблема. поднималась и обсуждалась в разных контекстах - то в теологическом, то в свете картины мира, понимаемого как механическая система, то в свете современной тлубинной психологии. Если мы захотим сформулировать эту проблему совсем кратко, то, скорее всего, будем говорить об одной и той же проблеме, снова и снова возникающей в разных контекстах. Однако если мы изложим ее в той форме, в какой она представлялась, скажем, Канту, то, скорее всего, будем рассматривать ее как отличную от проблемы, как она представляется в свете современной психологии. Каждый способ ее выражения имеет свои достоинства и недостатки.
И если мы выберем второй, нам придется применить его и к проблемам, обсуждавшимся средневековыми философами.
В то же время ясно, что существуют определенные постоянные предпосылки, порождающие, по сути,
