радовался твоим милым письмам. Как живо вспоминал тебя пятнадцатилетней, в бархатном платье. Ты уже воображала себя взрослой. А вчера, когда ты шла ко мне по лужайке, я не поверил своим глазам – такой ты стала красавицей. – Он закончил свои воспоминания тихим, задумчивым шепотом.
Радость волной прилила к сердцу Лауры, – безмерная радость, окрашенная легкой печалью, – наконец-то, но почему так долго пришлось ждать этого признания? Тело охватило жаром, кровь застучала в ушах.
– Ты любишь меня, – сказала она, глядя в глаза Френсису.
– Я не должен, Лаура, давай уедем.
– Но почему не должен? – Она схватила его руки, нагнулась к нему и поцеловала его в губы. Она почувствовала его дрожь. Он хотел освободиться, но она, выпустив его руки, обняла его за шею и снова впилась поцелуем в его рот. Она почувствовала, что он обнял ее за талию, прижался к ней, и поняла, что одержала победу.
Они сбросили прикрывавшие их тела узкие полоски ткани и упали на пол. Сквозь звучащий в ее ушах непрерывный стук, она слышала его сдавленный голос, который шептал:
– Я так люблю тебя! – Губы его прижимались к ее шее и слова обжигали кожу.
– Я любила тебя всю жизнь! – шептала она. Потом их голоса замерли в беззвучном крике.
Когда ослепление страсти миновало, она открыла глаза и увидела, что Френсис сидит в кресле, уткнув лицо в ладони. Он почувствовал ее взгляд и посмотрел на нее; лицо его было искажено мучительной болью. – Что я сделал… – простонал он. – Что я сделал?
– Почему ты раскаиваешься? Потому что я – в первый раз?
– Не только поэтому.
– Я ни о чем не жалею. Мне нужно только, чтобы ты любил меня. Ведь ты любишь?
– О, если б кто-нибудь избил меня за мою подлость! – Его лицо снова исказилось.
– О чем ты говоришь?
– Ты никогда не простишь меня!
Она решила, что он шутит, изображая мужчину викторианской эпохи, раскаивающегося в том, что он лишил невинности девушку.
– Ну, конечно же, я не прощу тебе этого, пока мне не стукнет семьдесят лет, – весело заявила она.
– Лаура, я не знаю, как это могло случиться. На меня словно какое-то затмение нашло со вчерашнего дня, когда я тебя увидел. Я, наверное, потерял рассудок. Словно молния осветила все эти годы, что я любил тебя. Но сегодня я не хотел, не должен был ехать с тобой… Это произошло помимо моей воли… Зачем я увидел тебя снова?..
Он говорил с таким трудом, как будто у него стоял ком в горле, и она поняла, что теряет его навсегда.
Ее била дрожь, но она справилась с собой и сказала безжизненным спокойным голосом:
– Ты должен мне все рассказать.
– Как я скажу это, о великий Боже? Я женюсь четырнадцатого числа следующего месяца.
«Все кончено, – подумала она. – Мое сердце разбито вдребезги». – И вдруг, ощутив свою наготу, она схватила с софы подушку – не было ни покрывала, ни какой-нибудь тряпки рядом, – и заслонила ею низ живота.
– Мои родители хотели устроить свадьбу – для родственников, для приличия. Но она англичанка, ее мать тяжело больна и не может приехать. Поэтому мы решили ограничиться скромной свадебной церемонией в Нью-Йорке. Лаура, дорогая, не смотри на меня так!
Этого не может быть. Не может быть…
– Я не твоя дорогая, будь ты проклят со своей свадьбой!
– Ты не знаешь, о чем я думал всю прошлую ночь. Я должен был жениться на тебе, Лаура! Почему я понял это слишком поздно?!
«Я поцеловала его первая, – думала она. – Я презираю себя!»
А он говорил, как будто не в силах был остановиться:
– Я женюсь на Изабелле. Она врач, мы вместе работали в Индии. Мы открываем частную клинику, она – мой компаньон. Я уважаю ее, я не могу причинить ей боль. А ты… ты, ты…
– Будь ты проклят со своей клиникой и своей Изабеллой.
– Ты вправе ненавидеть меня, Лаура.
– Оставь меня! Меня тошнит… – И, нелепо прижимая к животу подушку от софы, она кинулась в ванную. Ее вырвало. Когда она подняла голову, в окне все также сияло солнце в голубом безоблачном небе. Как странно… Все должно было измениться. Она прополоскала рот, умылась и надела белую блузку и малиновую юбку – наряд, который выбрала утром, охваченная таким счастливым предчувствием.
Она вышла из дома; Френсис поджидал ее на ступеньке крыльца, глядя на три парусника, которые скользили по озеру под свежим, веселым ветром. Ветерок освежил и лицо Лауры. Френсис тревожно спросил ее:
– Ну как ты?
– Как нельзя лучше.
Его глаза молили. Его голос молил: «Я никогда не прощу себя за то, что случилось сегодня».
«Это в большей степени моя вина, а не твоя…» – хотела сказать она, но не могла выговорить ни слова. Они вернулись домой в молчании.
Всю ночь она рыдала, вытирая глаза простыней. Когда она поднимала глаза к окну, то видела сквозь деревья два светящихся окна в доме Элкотов. Наверное, это окна его комнаты, и он тоже не спит всю ночь. Может быть, читает, подперев щеку ладонью, – сколько раз она видела его в этой позе. Она вспомнила и ощутила его тело, лежащее на ней. И представила его в постели со своей женой. Она его ненавидела! Но как ей было жаль этой любви, которую она пестовала всю свою жизнь!
Наутро глаза ее жгло, словно огнем; весь день она пролежала в постели со спущенными шторами.
– Что с тобой? – встревожилась тетя Сесилия, когда Лаура не вышла к завтраку.
– Желудок. И солнце напекло. Полежу денек, и пройдет.
Сесилия решила вызвать доктора Элкота.
– Не надо, не надо!
– Френсис уехал, – сказала вошедшая в комнату Лилиан. – Он позвонил рано утром, чтобы попрощаться. Он вернулся в Нью-Йорк.
ЧАСТЬ III
ТОМ
ГЛАВА 1
Лауре исполнилось двадцать лет. Спустя месяц она закончила колледж, и еще через неделю вышла замуж за Бэда Райса. Почему? Ведь ей вовсе не хотелось выходить замуж. Но все ее лучшие подруги были уже помолвлены, а Бэд был такой славный, добрый, умный и сильный. И он ухаживал за ней целый год, преданно и настойчиво, и это ей льстило.
Но сколько неожиданностей таит брак! Ведь ты по существу не знаешь своего партнера, не представляешь, что таится в его душе. Он может быть хорошим отцом, преданным мужем – и все-таки в нем чего-то нет, – того, что создает и укрепляет духовную связь между супругами. Да он и представления не имеет о том, что это такое, и знать не хочет об этом. И это спокойное непонимание невыносимо тяжело.
