— Он достаточно жестко указал мне мое место, — ответил я.
— В течение многих лет ты прилагал все усилия, чтобы попасть в сенат. И теперь, когда твое желание наконец осуществилось, тебе придется вновь начинать восхождение с нижней ступени. Тут ничего нельзя изменить. Власть приходит с годами.
— Какие дела обсуждаются теперь в сенате? — поинтересовался я.
— Прежде всего и главным образом все заняты Помпеем. Партия оптиматов ненавидит и боится его, делая все возможное, чтобы он не получил разрешения на триумфальные почести. Что самое худшее, они пытаются оспорить право легионеров Помпея на получение земель.
— Прости мою непонятливость, но я всегда полагал, что мы тоже принадлежим к оптиматам, — вставил я.
— Тебе известно, что наша семья всегда избегает крайностей. Оптиматы пребывают у власти со времен Суллы, но постепенно они утратили представления о политической реальности.
Я слушал, затаив дыхание. То был взгляд человека, которому современный расклад политических сил был известен досконально.
— Ты можешь относиться к Помпею как угодно, но он заслужил свой триумф, и это не подлежит сомнению, — продолжал Целер. — Чиня ему препятствия, мы проявляем себя неблагодарными глупцами. А если мы откажем его солдатам в землях, которые были им обещаны и за которые они сражались, не жалея себя, Италию наводнят банды профессиональных убийц, хорошо организованных, вооруженных и ненавидящих знать. Мне вовсе не хочется повторения последней гражданской войны. Не хочется стать свидетелем того, как солдаты враждующих армий сражаются прямо на улицах Рима.
— Насколько я могу судить по твоим словам, ты склоняешься к тому, что нам следует поддержать сторонников Помпея?
— Да, но лишь по двум вопросам. Если мы откажем римским солдатам в награде, которую они честно заслужили, никто не назовет это справедливостью. Нашей семье удалось наладить отношения с Крассом, но это не означает, что нам нужен такой могущественный враг, как Помпей. В сенате Помпея защищает Цезарь, человек, который в самом скором времени будет иметь в Риме большую власть.
— Цезарь? — удивленно переспросил я. — Но он даже армией никогда не командовал.
— Цицерон тоже не стяжал военных лавров, но посмотри, как высоко он поднялся, — заметил Целер.
— Тебе лучше знать, — кивнул я. — Но признаюсь, я уже успел изрядно испортить отношения с Помпеем.
— Ты не столь значительная фигура, чтобы стычка с тобой могла его встревожить, — возразил Целер. Это было чистой правдой. — К тому же люди, подобные Помпею и Крассу, прощают былые обиды, когда это совпадает с их политическими целями. Тому, кто наделен здравым смыслом, не следует быть злопамятным.
— А какие еще важные вопросы решает сенат? — спросил я.
— Есть один вопрос, который вряд ли можно счесть важным, однако он напрямую касается нашей семьи. Мой зять до сих пор не оставил своих попыток превратиться в плебея, а мы не оставили попыток помешать ему.
— А, Публий Клодий, — кивнул я. — Вот человек, который не умеет ни забывать, ни прощать, сколь бы политически целесообразно это ни было.
Клодий, представитель старинного патрицианского рода, хотел стать народным трибуном, то есть занять должность, предназначенную исключительно для плебеев. Исполнить свое намерение он мог лишь в том случае, если бы какая-то плебейская семья согласилась его усыновить: однако устроить это при упорном сопротивлении сената было не так-то просто.
— В прошлом году, когда Катон был трибуном, он помешал этому усыновлению, просто-напросто наложив на него вето. В этом году против нашего новоиспеченного плебея яростно восстал Цицерон. Клодий и так опасен, а став трибуном, превратится в настоящее бедствие.
В ту пору в Риме именно должность трибуна во многих отношениях давала самую значительную власть. Трибуны сумели вернуть себе большинство полномочий, в свое время отнятых у них Суллой. Они имели право вводить законопроекты и накладывать вето на все решения сената. При мысли, что Клодий обретет подобное могущество, я невольно содрогнулся.
— Для того чтобы расстроить планы Клодия, я готов из кожи вон лезть, — заверил я.
— Сейчас тебе лучше не стоять у него на пути, — предостерег Целер. — Не знаю, из каких соображений он остается в Риме, в то время как долг службы призывает его в Сицилию. Но я уверен, на уме у него какая-то новая гнусность.
Да уж, в гнусных намерениях Клодия можно не сомневаться.
Как это ни печально для всех нас. Так вот, мы, старшие члены семьи, недавно обсуждали, как нам следует поступить, когда Клодий все-таки начнет борьбу за должность трибуна. А он это сделает, если только ему не помешает внезапная смерть.
— И что же вы решили?
— Решили, что в этом году борьбу за должность трибуна начнешь и ты.
Я ощутил себя жертвенным быком, которому помощник верховного жреца наносит сокрушительный удар по голове.
— Я? Но в нашей семье есть люди куда более опытные и искушенные в политических делах.
— Ерунда. Лучшей кандидатуры, чем ты, нам не найти. Твоя родословная безупречна. Отец недавно избран цензором. К тому же ты обладаешь способностями, достаточными для исполнения любой государственной должности. Впрочем, это не так важно, ибо трибуном может быть избран любой гражданин, который не является патрицием, а ты таковым не являешься. Конечно, ты — плебейский аристократ, но простонародье тебе симпатизирует после твоей славной битвы с октябрьским конем.
При этих словах он ухмыльнулся, а я недовольно поморщился.
— Итак, — продолжал Целер, — я предполагаю, что Цицерон готовит для роли трибуна твоего закадычного друга Тита Анния Милона. Хотя мне отвратительна мысль о том, что предводитель банды головорезов, подобный Милону, станет трибуном, приходится признать — даже такой поворот событий нас устраивает больше, чем избрание Клодия.
— По-моему, Милон — отличный выбор, — кивнул я. — Что до меня, я никогда и думать не думал о должности трибуна. Хотя, конечно, мне лестно, что старшие члены семьи сочли меня достойным такой ответственности.
— Не слишком обольщайся на свой счет, — покачал головой Целер. — Главная причина, по которой мы хотим видеть трибуном именно тебя, — ненависть, которую питает к тебе Клодий. Узнав, что его соперником являешься ты, он придет в ярость, которая изрядно притупит его изобретательность.
— Понятно, — кивнул я.
Мысли бродили в моей голове, как молодое вино.
— Если мы с Милоном станем трибунами одновременно, то сможем объединить усилия и обезвредить Клодия.
— Ты все схватываешь на лету, — улыбнулся Целер. — Уверен, в политике тебя ожидает большое будущее. Впрочем, вполне возможно, пройдет несколько лет до того, как ты станешь трибуном. Тем не менее тебе надлежит обдумать такую возможность.
— Можешь не сомневаться, ни о чем другом я и думать не смогу, — заверил я.
Я почувствовал, что попал в серьезную переделку. Несмотря на то что я не имел никакого политического веса, Клодий ненавидел меня и считал первейшим врагом. Если я стану его соперником, он пойдет на все, чтобы со мной разделаться. Согласно закону личность трибуна неприкосновенна, и покушение на его жизнь расценивается как величайшее злодеяние. Проблема состояла в том, что Клодий имел богатейший опыт по части всякого рода нарушений закона и злодеяний.
— Какой же политический заговор вы двое здесь замышляете?
Голос, раздавшийся со стороны колоннады, заставил нас с Целером одновременно обернуться. Разумеется, я мгновенно узнал, кому принадлежит этот голос.
Клодия по-прежнему оставалась одной из первых красавиц Рима, но в последние годы она пользовалась дурной славой. Если раньше она была известна как женщина редкого ума и обаяния,
