Грузно он сполз, за утесы цепляясь,к низким вратам горы,за которыми — город мертвых,ледяной, занесенный снегом.Тихонько всхлипнув во мраке,верная дочь, припав к плечу,сквозь рыдания так говорила:«Мог ли провидеть ты в час удачи,что, измаясь, бездомным нищим,ждать ты станешь у смертных врат?Ты ешь чужой кусок. Твой древний замокстал грудой щебня, где гнездятся лисы.О, понял ты теперь, что значит старость,когда уже бессилен ливень слеззабвенье принести или прощенье.Ты радоваться разучился. Холодземной струится по твоим костям.Рукой дрожащей не найдя опоры,ты падаешь под хохот сорванцови улыбаешься в ответ. Не импонять, что ты уже не здесь, не с ними.О смерти грезишь ты, о ней одной!»И опустясь устало на сугроб,уснула. Старец, мантией ветхойдочери плечи укутав, молвил,так что никто из живых не слышал:«Дочь, усни, — один я станусчет вести ночным часам,когда толпою мертвые обступятмой одр, — в сиянье бледном и недвижномтак высоки, почти недостижимы!Ужели я посмею их теперьдрузьями или родичами звать?О, где моя былая спесь —в гордыне прежних дней, бывало,я с ними рядом смел идти, как равный, —а днесь смиренно руки им целую!О заполни меня, нежность ко всякой твари!Мог ли провидеть я в час метели,что смертный ветер не убивает,но отверзает чувства, словно садневедомых благоуханных роз?О суть моя, вот — дивное творенье!В чем зло и в чем добро — проста отгадка,как знает сын греха в цепи возмездья,в чем разница меж золотом и грязью.Но вот — загадка: на пути надежномзачем так тянет в пропасть заглянуть?Я пал. Был осужден брести в сомненьях,но здесь, у врат, сулящих мне покой,глядите, выколотые глаза,как трескается скорлупа загадкии как из темной жуткой сердцевинывосходит к небу несказанный свет.Приди, спросивший, — вот тебе ответ!Приди, скорбящий, — вот утешенье!Соломинка ласкает пальцы мне,немые вещи обретают голос,а голоса людей и глубину, и смысл!Пусть отдохнет усталый и гонимый,дай руку, дай дитя мне на колени.Потом — веди вперед и злых, и добрых,и возложи мне мантию на плечи,что мною сброшена была.Впервые ныне падший царь фиванскийстоит, готовый править и судить».Так говорил, к утесу прислонясь,наследник лабдакидов в час рассвета,когда над кровлями встают дымы.СУМЕРКИ БОГОВ[3]Бурей сорваны двери. Снегомзалы заносит, где Один,кровью запятнан,виной отягчен,в окруженье асоввстал с престола навстречу року.Вспыхнет доспехсполохом серым во мраке,Тор со стономмолот сожмет, — но Хёнир,бывало, Вальгаллы гость нечастый,ас, трепещущий грохота ратного,меч не смеющий обнажить из ножен,скользя ковыляет по льдистым плитамот стола к дверям и к столу обратно,в горсть сгребает крохи, убогийест и пьет, чем боги гнушаются,
