были как у истощенного голодом ребенка. Тяжелые очки давили на нос, а губы были искривлены гримасой боли. Похоже, у него отсутствовало всякое ощущение времени, ибо гулял он и в полночь под проливным дождем, маршируя по трассе в восточной части города, и ранним утром, шагая с таким видом, будто идет по историческим местам.
Никто о нем ничего не знал, хотя ходил он здесь многие годы. Однажды я узнал его имя – Максвелл Крисон. Была вечеринка, и о нем говорили. Он стал достопримечательностью города – все видели его гуляющим, но, как оказалось, никто с ним не разговаривал. Никто не знал, на что он живет все предполагали, что он бездомный, один из обитателей городских приютов, может быть, пациент местного армейского госпиталя для ветеранов, но ни одна догадка не имела оснований. Главным образом над ним потешались: над тем, как он выглядел, как был одержим своими прогулками. Не прозвучало ни одного приятного комментария.
Я никогда не видел его таким, как сегодня. Для меня он был знаком вопроса и в каком-то смысле самым обворожительным человеком в Рауэнском графстве. Я мечтал пересилить себя и спросить: «Что вы видите в тех местах куда направляетесь?»
Я не услышал открывающейся двери, и поэтому голос Барбары, неожиданно появившейся за моей спиной, заставил меня подскочить.
– В самом деле, Ворк, – начала она, – сколько раз мне просить тебя пить пиво на веранде? Сидя вот так на корточках, ты выглядишь как белое отребье.
– Добрый вечер, Барбара, – произнеся, не поворачиваясь и не сводя глаз с загадочного пешехода.
Видимо поняв, насколько неприятными были ее слова она смягчила тон.
– Конечно, милый. Прости. Добрый вечер. – Она подошла ближе, и я почувствовал запах ее духов, смешанный с презрением. – Чем ты занимаешься? – поинтересовалась она.
Я не мог заставить себя ответить. Что мне было ей сказать?
– Ну разве он не великолепен? – произнес я вместо ответа, указывая рукой на гуляющего старика.
– Кто? Он? – переспросила она, нацеливаясь на него рукой, как будто оружием.
– Он.
– Ради Бога, Ворк. Иногда я тебя не понимаю. Действительно не понимаю.
Я наконец обернулся, глянул на нее и нашел ее прекрасной.
– Посиди со мной, – тихо сказал я, – как это бывало раньше.
Она засмеялась так, что стала уродливой, и я понял, что больше мне не на что надеяться.
– Раньше я еще носила джинсы. А сейчас мне надо приготовить ужин.
– Пожалуйста, Барбара. Только на одну-две минуты. – Вероятно, в моем голосе было что-то такое, что остановило ее на полпути и заставило подойти ко мне. На ее губах играла улыбка, и, хотя эта игра была короткой, я вспомнил те улыбки, которые не были ни такими мягкими, ни такими притворными, причем не в столь давние времена, – когда ее улыбка могла ослепить меня. Тогда я ее любил или верил в это и никогда не ставил под сомнение сделанный выбор. Тогда она говорила о нашем будущем с пророческой страстностью. Она утверждала, что из нас получится великолепная пара, у нас будет прекрасная жизнь, и я ей верил. Она сделала меня своим учеником, показывая будущее через свое видение, и оно слепило своим блеском.
Это было много лет назад, но даже сейчас, стоило мне закрыть глаза, я видел желтую тень ее представления. Казалось, все так просто.
Я очистил ступеньку от весенней смолы и поправил сломанную плитку. Барбара медленно села, положив руки на колени, и мне показалось, что в ее глазах появилось мерцание прежней любви.
– У тебя все в порядке? – спросила она, и, глядя на нее, я подумал, что она именно это и имела в виду.
На какое-то мгновение у меня перехватило горло, и я почувствовал, что готов расплакаться. Вместо слов я еще раз показал на уменьшающийся вдали силуэт старика и снова повторил:
– Ну разве он не великолепен?
– О Иисус, Ворк, – воскликнула она, вскочив на ноги. – Он ужасен, этот старик, и я не хочу, чтобы он прогуливался мимо нашего дома. – Она уставилась на меня, будто я был посторонним. – Черт с ним. Почему ты все усложняешь? Возьми пиво и сядь на веранде. Сделай, пожалуйста, это для меня, хорошо?
Как только она ушла в дом, я потер рукой лицо. Мне трудно представить себя старым, до тех пор пока это не произошло со мной, но странно, почему старик так подействовал на мою жену? Я наблюдал, как он спускался вниз по заросшей травой насыпи к маленькому озеру в центре парка, а затем исчез на детской площадке, которая с каждым годом словно становилась все меньше.
Внутри дома было холодно. Я позвал Барбару, но, не получив ответа, снова направился за пивом в кухню, потому что знал: лучше напиться, нежели что-то планировать.
Я увидел Барабару через дверь, ведущую в гостиную, – она склонилась над газетой, перед ней стоял нетронутый бокал белого вина. Мою жену редко можно было видеть такой спокойной.
– Что-нибудь интересное? – спросил я, и мой голос показался мне очень слабым.
Я принес пива и уселся на свой любимый ступ. Ее голова по-прежнему была наклонена, кожа бледно сияла, как кости Эзры, и темнота заполнила провалы ее щек. Когда Барбара подняла голову, глаза ее были красными, и краснота все усиливалась. Губы ее стали тоньше, и в какой-то момент она выглядела испуганной, но потом взгляд ее смягчился.
– О Ворк, – прошептала она, и слезы заскользили по ее лицу, напоминая утечку масла на крупных лайнерах. – Мне так жаль.
Я увидел заголовок в газете, и мне показалось странным, что она могла плакать, а я не мог.
В эту ночь, лежа в кровати в ожидании, когда Барбара выйдет из ванной, я думал о статье в газете, о тех вещах, которые там были сказаны, и о тех, что замалчивались. Статья представляла отца святым, защитником людей и опорой общества. Это заставило меня задуматься над тем, что следует считать правдой. Отец назвал бы статью подходящей эпитафией. От этой мысли меня потянуло на рвоту.
Я вглядывался в ночное небо за окном, на котором сияла словно начищенная воском луна, и повернулся на звук неловкого покашливания Барбары. Она стояла неподвижно, между луной и мягким лучом света, идущим из ванной комнаты. На ней было что-то прозрачное, чего я никогда не видел прежде, и в этом одеянии она напоминала привидение. Барбара поворачивалась под моим испытующим взглядом, и ее груди колыхались в такт движению. Ее ноги сегодня казались еще длиннее, чем всегда, и темнота в месте их соединения заставила меня опустить глаза.
Несколько месяцев у нас с ней не было секса, и я знал, что она предлагала себя из чувства долга. Странно, что подтолкнуло меня, но я ответил почти болезненной потребностью. Я не хотел ее именно так. Без общения. Без чувства. Но я желал отгородиться стеной из мягкой плоти и ощутить реальность этого дня на своих костях.
Она взяла мою протянутую руку и молча скользнула под простыню, как будто близость для нее тоже оставалась безликой. Я с трудом ее поцеловал, ощутив на губах соль почти высохших слез. Мои руки двигались по ее телу, и там, где они появлялись, исчезал ее ночной пеньюар. Копна ее волос рассыпалась на моей груди, после чего она подставила свою грудь для поцелуев. Я вошел в нее, услышал сдавленный крик и затем забылся от прилива крови и прикосновения
Глава 4
Я уже давно почувствовал, что в отсутствие моей жены в доме устанавливается особенная тишина. Кажется, что дом наконец-то выдохнул скопившийся воздух. Так было, когда я проснулся на следующее утро. Еще не открыв опухших глаз, я уже знал, что один. Пока я лежал так несколько секунд, я осознал, что моя жена больше меня не любит. Не знаю, почему понимание этого причинило мне боль, но я не мог оспаривать этот факт.
Я бросил взгляд на прикроватный столик и ничего на нем не увидел, кроме лампы и стакана воды со следами ее помады. Она оставляла мне короткие записи: «В книжном магазине», «Кофе с девочками», «Люблю». Но такое бывало раньше.
Любопытно, куда она отправилась. Вероятно, в тренажерный зал, чтобы согнать с себя пот после прошедшей ночи.
Я сбросил ногами простыню и поднялся. На часах было около семи. Я почувствовал очертания дня и
