отправились на юг, к Милл-Ривер.
Через десять минут после того, как мы выехали за черту города, я попросил Хоука остановиться и съехать на обочину. Меня стошнило.
Когда я снова сел в «вольво», Хоук сказал:
— Ты застрелил Лео, чтобы шлюхи остались целы.
Я промолчал.
— Это было необходимо, — сказал Хоук.
— Я знаю, — согласился я.
— Немного погодя полегчает. Правда, будешь чувствовать себя не в пример лучше, — сказал Хоук.
— Не в пример лучше Лео, — сострил я.
Глава 11
Пока Хоук вел машину, я просмотрел содержимое саквояжа. Пистолет Элли оказался «кольтом» 45-го калибра с полной обоймой. Таким образом, у нас было четыре пистолета без запасных боеприпасов. К каждому пистолету полагались свои патроны, и если дело затянется, придется переорганизовывать арсенал. Двадцать пятый я оставил при себе, а полицейский тридцать восьмой с одним использованным патроном и сорок пятый «кольт» сунул в саквояж, затем сосчитал деньги.
Когда закончил, мы снова ехали по Сто первому шоссе к югу от аэропорта.
— Одиннадцать тысяч пятьсот семьдесят восемь долларов, — сообщил я.
— Восемь долларов? — уточнил Хоук. — Кто же это платит шлюхе восемь долларов? «Получишь, малыш, все чудеса мира всего за тридцать восемь зеленых!»
— Может быть, это Эллины карманные деньги, — предположил я.
— Да, такой парень вполне мог таскать с собой восемь долларов, — сказал Хоук.
Я снова сунул деньги в саквояж и затем просмотрел водительские права и кредитные карточки. Три «Американ-Экспресс», «Виза», две «Мастер-кард» — и все на разные фамилии. На каждую фамилию имелись свои водительские права, на каждом из которых была наклеена фотография Лео.
— Если тебе нацепить очки в роговой оправе, — сказал Хоук, — и сбрить пятидневную щетину, ты вполне мог бы воспользоваться этими карточками. Ты вообще смахиваешь на Лео.
— Лучше я отращу бороду, — отозвался я. — Все будут думать, что с тех пор, как я фотографировался, у меня изменились вкусы, и это скроет мою мощную волевую челюсть, потому что у Лео она слабовольная и ненадежная.
Кредитные карточки тоже отправились в саквояж.
— Помнишь, где Милл-Риверский бульвар?
— Угу.
— Джерри Костиган живет рядом с ним, в каком-то местечке на Костигановском проезде под названием «Крепость».
— 'Крепость'? — переспросил Хоук.
— 'Крепость'.
— Чем больше у вас, белых придурков, денег, — сказал Хоук, — тем глупее вы становитесь.
— Минутку, минутку, — возразил я. — Не ты ли вырос в местечке под названием «Гетто»?
— Черт, — ругнулся Хоук. — Поймал.
— Вот так-то, нахал нетерпимый.
Хоук несколько секунд вел машину молча, а потом начал хохотать.
— Может быть, я перееду в Беверли-Фармз, — сказал он, — прикуплю дом побольше и назову его «ГЕТ-ТО». — «Гетто» он произнес, разделив его на две части. [4]
— Белые расисты и ку-клукс-клан позеленеют от злости, — сказал я.
— Пусть только в штаны не наделают, — хмыкнул Хоук.
Когда мы съехали со Сто первого шоссе, начало садиться солнце, его жестокие лучи ударили прямо в зеркальце заднего обзора, и Хоуку пришлось вытянуть шею, чтобы не ослепнуть. Сначала мы поехали по бульвару Милл-Ривер не в ту сторону, но, поняв ошибку, сделали разворот и двинулись в обратную сторону, пока не наткнулись на Костигановский проезд. Хоук остановил машину на обочине, и, слушая тихое урчание мотора, мы сидели и наблюдали за дорогой.
Перед нами на доске красного дерева было вырезано и покрыто золоченой краской: «ЧАСТНАЯ ДОРОГА». Она, извиваясь мимо нас, вползала в каньон. Никаких почтовых ящиков, Ничего такого, что бы говорило, что здесь кто-то проживает. Гора, в которую врезался каньон, была лесистой и мирной. Тишину не нарушало даже пение птиц.
— Давай пройдемся, — предложил я.
— Это может быть далеко, — сказал Хоук.
— Времени предостаточно, — заявил я.
Он вылез из машины, открыл багажник и взял домкрат. Я сунул в карман джинсов двадцать пятый. Мы отправились по дороге. В заднем кармане штанов Хоука лежал огромный сорок четвертый, рукоятка высовывалась наружу. Тяжелое оружие оттягивало брюки вниз: ремни у нас забрали еще в милл-риверском полицейском участке.
— На следующей стоянке, — сказал я тихо, — обязательно купим ремни.
— Хреново будут выглядеть девичьи спасители, если штаны у них вдруг упадут, — согласился Хоук.
— Уж не сэр ли Гавейн это сказал? — спросил я.
Хоук поднял руку, и мы застыли на месте.
Рядом не было никого, но за поворотом слышалось радио: толстяк Фэтс Домино пел свою «Блюбери- Хилл».
— Старый добрый рок-н-ролл, — пробормотал Хоук.
Мы вошли в лес и стали пробираться между деревьями, ориентируясь на звуки музыки.
Она доносилась из сторожки, стоящей слева от кованых железных ворот, от которых в обе стороны простиралась десятифутовая, сложенная из каменных глыб стена с колючей проволокой поверху. За воротами дорога, извиваясь, вписывалась в шикарный зеленый английский газон, а затем снова исчезала вдали. Хоук присел рядом со мной на корточки. Мы послушали, как диск-жокей треплется с кем-то из Менло-парка. Через открытую дверь я видел голову человека, откинувшегося назад и сложившего руки так, будто он сидит на стуле, задрав ноги вверх.
— Назовите сумму денег правильно, и она ваша! — проорал диск-жокей звенящим от возбуждения голосом.
— Вижу только одного, — сообщил я Хоуку.
Хоук сказал:
— Надо знать наверняка.
— Ох-х-хх, какая жалость, — протянул дискжокей дрожащим от отчаяния голосом. — Ничего не поделаешь, оставайтесь с нами, слушайте нас. Ведь всегда остается надежда, что мы снова вам позвоним.
— Если даже он один, то он внутри, а мы снаружи. Стоит попытаться его взять, прежде чем он нажмет сигнал тревоги.
По радио запел Ленни Уэлш. Он исполнял «Когда я в тебя влюбился».
Мы с Хоуком не двигались и продолжали наблюдать. Никто не вошел в сторожку. Никто не вышел. Голова в дверном проеме куда-то исчезла. Какие-то насекомые тихо гудели в кустах вокруг. По радио началась реклама ресторана со знаменитым салатным баром. Элвис Пресли запел «Люби меня нежно».
— Никак не пойму, почему он нравится буквально всем, — сказал Хоук.
— Потому что он белый, — фыркнул я.
В дверях сторожки появился охранник. Он носил соломенную ковбойскую шляпу, белую рубашку, хлопчатобумажные штаны и ковбойские сапоги. На правом бедре висела кобура, из которой высовывалась рукоятка пистолета. Он взглянул на часы, затем на дорогу и снова вошел в сторожку.
— Нужно выманить его наружу, — сказал Хоук. — Но нам не нужна бессмысленная стрельба, потому что мы хотим всего лишь устранить его.
— Смоляное чучело, — ухмыльнулся я.
— Это ты про меня? — поинтересовался Хоук.
