— Откуда, Виктор Петрович?
— Давай на руках! Тут двое!
— Виноват один я, — снова сказал Изместьев.
— Разберемся, — отрывисто бросил Кручинин. — Куда вы дели бороду? Тоже сожгли?
— Мы поможем? — предложил Иван.
— К машине! Все! Быстро! И ни с места без моей команды!
14
Кончилось бабье лето.
Похолодало. Небо стало тяжелым и низким. Изредка сеял дождь, и день убывал на глазах.
15
Изместьев сильно сдал за последние несколько дней.
Когда все было готово и они приехали его брать, он нисколько не удивился. Казалось, у него не осталось сил не только на удивление, но и вообще ни на что.
В сторожке его не оказалось — хотя дверь была распахнута настежь. Некогда прибранное, чистенькое, аккуратное его жилище теперь выглядело запущеннным — словно обитает здесь горький неисправимый пьяница, которому уже на все наплевать.
А обнаружили они его на той самой поляне в лесу, на которой Кручинин впервые встретился с ним и заговорил. Он стоял у осевшей могилы под кленом, склонив голову, и молчал. Знакомая зеленая шляпа его, лежащая у ног исподом вверх, мокла в сырой траве.
Несомненно, он должен был слышать, как они подходили — сухо постреливал под ногами валежник, вспискивали спицы инвалидной коляски, — однако медленно обернулся лишь после того, как Кручинин его окликнул:
— Добрый день, Алексей Лукич.
Глаза Изместьева были мутны. Изможденный, грязно заросший щетиной, он пусто смотрел на следователя, двух милиционеров со штыковыми лопатами, на Яшу в коляске и Катю, пугливо стоявшую рядом, и хмурил припухлые брови, казалось, припоминая, где их мог видеть.
— Сожалею, что побеспокоили, — сказал Кручинин. — Но что делать, если мы оказались правы. Не только я, но и вот этот замечательный молодой человек в коляске… Помните?.. Исполнилось тело желаний и сил, и черное дело он совершил…
…тяжко, сипло дышал, и мял, срывая дерн, месил сапогами жирную землю, налегал плечом и тянул, толкал, раскачивая березовый ствол с обломанными ветвями, отдирая, отламывая прибитый к нему дорожный знак, и снова гнул, выворачивая на стороны, чертычаясь, охая, спеша — и вырвал наконец, выдернул, хрипло выдохнул, и пошел, яростно вскинув обрубок на плечо, туда, к ним, к поляне на краю озера, где наглые крики, стон и его умоляющий голос, и лай, и взвизги собаки…
— Нельзяя-ааа, — с угрозой сказал следователь. — Как вы посмели… Подставить такого человека…
(…ударил с размаху, одного и другого, сбил сразу, свалил и снова ударил, один охнул, скрючился и пополз на коленях, прячась за придорожный куст, второй катался, обхватив себя, по траве, и выл и скулил, как только что прибитая им собака, и он, не помня себя, снова вскинул обрубок, взревел, и вдруг… оскользнулся, коротко ахнул и сел…)
— Я почти поверил… Вы?.. Считавший себя совестью нации… Такое даром не проходит… Нельзя- аа…
(…и понял Изместьев, что все, они уже поднимались, в крови, злые донельзя, несдобровать и ему, и беспомощному старику, и надо, сейчас, их надо опередить, растерзать, задушить, иначе конец, как их странно шатает, они ему не простят, ни за что не простят бедный старик, он не рассчитал своих сил, белый сидел, бледный, водил корявыми пальцами перед собой, а они уже поднимались, в крови, злые донельзя, — и тогда он нагнулся, и вырвал топор у старика из-за пояса…)
Кручинин поднял шляпу, не спеша расправил поля, сделал в ней выемку и небрежно повесил на сучок.
— Мы приступаем, Алексей Лукич. Не сомневайтесь, все необходимые документы при мне. Санкция на арест, разумеется, тоже.
Он раздраженно дернул плечом, и два милиционера, воткнув лопаты в овершье аккуратно выложенной пирамидки, приступили к эксгумации осторожно, вводя штык не более чем на треть, рассматривая, развеивая рыхлую землю.
— Внимательнее… Внимательнее…
Вобрав голову в плечи, Изместьев неотрывно смотрел, как лопатами перекусывают холм, как он низится, убывает, как увеличивается провал, как милиционеры руками счищают крошево с крышки маленького гроба, как, расшатав, выпрастывают его, вынимают.
— Вскрывайте.
— Не надо, — хрипло сказал Изместьев. — Прошу вас, — и показал: — Там.
Кручинин сам шагнул в яму. Снял горсть земли и, ощупав дно, вынул волглый, испятнанный глинистой слизью плащ, в котором было завернуто что-то тяжелое.
— Топор?
Изместьев кивнул.
— Яша, — сказал Кручинин. — Все подтвердилось.
Вы были правы.
Катя отвернулась — она не могла больше на это смотреть.
— И в ответ на все напевы затоптал ногами в грязь… Что ж, будем заканчивать. Финита ля комедиа.
Изместьев устало поднял руку.
— Два слова… Прошу вас, — говорил он тусклым, ослабшим голосом, медленно подбирая слова. — Думал… не доживу… Спасибо, юноша… Спасибо… Выбор не принадлежит человеку… Небо… простит… Прощайте… У меня к вам… последняя просьба.
— Пожалуйста.
— Разрешите… похоронить Цыпу.
— Конечно. Мы не варвары, — сказал Кручинин. — Приступайте, товарищи. Сделайте для убийцы доброе дело.
Милиционеры переглянулись.
— Так надо.
Они небрежно столкнули в яму гроб. И взялись за лопаты.
Сохлые комья земли гулко застучали о крышку.
