включилось руководство. Под его давлением на Балтике были подняты утонувшие при стрельбах несколько торпед 53–65К, были вскрыты причины потопления, приняты меры, и положение дел улучшилось. Затем он переключился на системы самонаведения торпед, на универсальную торпеду СЭТ–72. Потому вскоре наш отдел заработал по его конкретным поручениям. Мы как бы вообще отбились от рук своего руководства, но зато чувствовали защиту Петрова: «Меня устраивает, как работает отдел эксплуатации». Помнится, как-то, когда мы пребывали в полном форс-мажоре после очередного разбора наших научных планов, к нам случайно зашел Петров, находившийся в Ленинграде в командировке, и спросил:
— Вы часто бываете на флотах, знаете многих специалистов. Кого бы вы могли порекомендовать для работы в торпедном отделе УПВ?
Я немедленно порекомендовал самого себя:
— А Лебедев вас не устроит?
— Лебедев меня вполне устроит, но я считал, что оба вы на своем месте и всем довольны.
— Я всем доволен, но есть издержки. После Академии я назначен в институт приказом Главкома. Кроме родительской комнаты в коммунальной квартире я ничего не имею и иметь не буду. Меня в нее даже прописывают только временно. Это раз. Во-вторых, меня тянут в науку в той области, где еще нужно много работать чиновником. Теория надежности и вероятностей еще не тот инструмент, с каким нужно примеряться к торпедным системам. Здесь все еще покрыто толстым слоем «низкого качества изготовления», а некоторые принятые технические решения необходимо улучшать не на основе научных изысков, а исходя из здравого смысла.
— Я тебя понял. Готовь себя к работе в УПВ, а ты, Ларион, готовь себя на его место.
Пройдет еще года полтора прежде, чем вопрос так и разрешится. Я стал работать в режиме представителя УПВ, а Ларион получил мои проблемы.
Ларион.
— После того, как информация о твоем предстоящем переводе в Москву «протекла», надо мной повисло постоянно действующее указание писать диссертацию. Появился новый лозунг: «В начальники отделов — только через кандидатскую диссертацию!» Ю. Л. Коршунов вместо приветствия спрашивал, как идут дела, собираю ли материал. Быстро прошло время уклончивых ответов и улыбок, наступило время раздражительности и выговоров. Вплоть до областей, где меня учить не надо. Возвращается как-то он с полигона, весьма возбужденный. Вызывает меня. От вызова к начальнику я никогда ничего хорошего не жду. Чувствую, раздражен: «Какие у вас шумоизлучатели в практических торпедах?» Объясняю, что есть два типа, оба работают в звуковом диапазоне: моторчик, кривошип, пружинка, молоточек — на неделю хватает. — «Спишь тут! А у старшего военпреда Леоненко вот такой, — хватает спичечный коробок, ставит его энергично на стол, — шумит месяц! Немедленно к нему!» Вижу, что не довелось доктору послушать лекции Сергея Валерьяновича Бекренева. Тот бы сразу сказал, что частота работы «спичечного коробка» может быть только высокой. Чудес не бывает. Какая-нибудь высокочастотная несерьезная пищалка. Командировочное предписание из сейфа — и вечером я на полигоне. «Слушай, друг, — говорю Леоненко, — какую лапшу ты навешал на уши моему начальнику?» — «Вот, — с гордостью вытащил из стола Леоненко нечто равновеликое спичечному коробку, — акустическая метка! От рыбаков». — «И на какой же частоте работает эта… фигня?» — «25 кГц». — «Так я и предполагал. Но ведь ни одна корабельная гидроакустическая станция на этой частоте не слышит, там другой рабочий диапазон. Эту частоту берет только приемное устройство торпеды». — «Его-то мы и используем. Опускаем его на деревянной рейке, а в каюте у нас усилитель». — «Ну, с тобой мне все ясно, это здесь у вас, где полбалла — уже шторм, можно крутить на палке эту балду и морочить голову профессорам для ученого разговора. Ты хоть раз в море на поиске торпеды был или только здесь? Будь здоров. Приспособь еще крючок для рыбной ловли. Интереснее будет».
«Ну и как? — встретил меня Юрий Леонидович, ожидая покаяния. — Бред какой-то». Чувствую, раздражается. Объясняю все доходчиво. Вызвал Борю Смертина, главного самонаведенца, консультируется. Тот кивает головой в мою поддержку. Доктор сворачивает разговор и переходит к другим проблемам. Чувствую моральное удовлетворение. Шайба в воротах. Так и пикировались.
14. Научная истина
Кто мешает тебе выдумать порох непромокаемый?
Вот так, занимаясь всю жизнь вопросами эксплуатации оружия, я оказался в отстающих. Теперь от меня требовалась организация научной эксплуатации торпедного оружия. Ты вскоре двинулся в УПВ большим начальником, у тебя были другие задачи. А вопросам научной эксплуатации меня пытались учить кадры, которые один образец от другого отличить не сумеют, даже если применить болевые приемы. На этом научном этапе торпеды, оказывается, можно не знать даже и по поверхности. Крути одни цифры. По крайней мере, мне так показалось. За двадцать лет службы я в каждом образце знал слабые места, характерные ошибки личного состава при приготовлении торпед к выстрелу. Мог показать, мог рассказать… А теперь, приглашает меня к себе великий Скрынский Николай Георгиевич, хитро улыбается и начинает неторопливо:
— Ну, придумали что-нибудь? Вот ведь ваш Бродский защитился. Сумел обосновать возможность сокращения времени приготовления торпед, повышения их надежности. А вы всю жизнь у торпед вращаетесь. Училище инженеров оружия закончили, Академию. Вам и карты в руки.
— Пока некогда, вот скоро сборы минеров, считай, на четыре месяца выбьешься из плана.
— Наоборот, сборы вам помогут. Посоветуйтесь с друзьями. Вот, у меня идея. Займитесь выработкой путей повышения боеготовности баз оружия.
Это он под впечатлением какой-нибудь защиты диссертации или заседания Ученого Совета по работе с научными кадрами. Я силюсь остановить его научный поток…
— Вы выслушайте меня, а потом будете возражать. Сначала исследуйте существующие методы планирования и организации работы базы и сделайте ее математическую модель. Затем обоснуйте оптимальную структуру базы из критериев качества, эффективности. И у вас сами явятся пути повышения ее боеготовности.
У меня сводило скулы:
— Это все можно сделать, но это никому не нужно. Ну, оптимизирую я все это хозяйство и окажется: межремонтные сроки можно увеличить, объем ремонта сократить, а старые образцы сдать в металлолом, и тогда выяснится, что половину рабочих можно будет уволить из-за отсутствия ремонтного фонда, а зарплату сократить. И кто на это пойдет? А если завтра война с окружающим нас империализмом? Существующая неоптимальная система гарантирует наличие «горячего» резерва и широкой подготовки кадров. Получается фифти-фифти. Всякая неоптимальная система с одной «кочки» зрения может оказаться наиболее оптимальной с другой.
Против очевидных вещей даже Скрынскому возражать было затруднительно. Сложнее было с Коршуновым. Он мне намекал, что звание капитана 1-го ранга я получу через диссертацию. И это было серьезным аргументом. И хотя я ему толковал, что могу по своему опыту оптимизировать ряд параметров в сфере эксплуатации без сбора информации, выписывания гистограмм и подбора законов распределения:
— Мне эта работа для научности противоестественна. Понимаю, что без всех этих чертежей мои цифры никто всерьез не примет, но бесполезным делом заниматься не могу.
— Зачем тогда вы стремились в институт? Служили бы на флоте. Из института на каждую стрельбу не наездишься и по телефону каждому специалисту не напомнишь, подтянуть тот или иной болтик.
В чем-то Юрий Леонидович был, конечно, прав. Но нужно начинать не с оптимизации окружающего бытия, а с коренной ломки сложившейся практики. А ломаться она уже начала. В сфере производства.
