чтобы смягчить последствия революции 10 августа, то Коммуна стремится закрепить и продолжить ее. Она все усиливает и обостряет. Ее действия смелы и радикальны. Если собрание, отрешив Людовика, решает разместить его в Люксембургском дворце, то Коммуна приказывает заключить его в мрачную, древнюю башню Тамиль, фактически тюрьму. Коммуна немедленно начинает готовить столицу к обороне от врага. Она реорганизует Национальную гвардию, в которую вливаются бывшие «пассивные» граждане, организует изготовление оружия, собирает в церквах женщин, где они шьют лагерные палатки, готовят перевязочный материал для раненых. Коммуна закрывает газеты роялистов, передает их типографии журналистам-патриотам. Она сажает в тюрьмы всех, кто связан с Двором, или вообще вызывает подозрения, берет под контроль почту, устанавливает контроль над въездом и выездом из Парижа. Она требует от Собрания строгих мер по пресечению спекуляции звонкой монетой. В Коммуне раздаются требования установить твердые цены на продукты, вообще проявляются уравнительные тенденции в отношении собственности. Коммуна конфискует здания монастырей. Антицерковные настроения восставшего народа выливаются в похоронное «равенство». Процедура похорон регламентируется; богатые отправляются на кладбища по такому же ритуалу, как и бедняки. Смешно видеть в этом какие-то социалистические меры; эгалитаристские стремления простой народ выражал и в средневековых восстаниях, в событиях Лиги и Фронды. Это «извечный» социализм в духе Марата, выражение тысячелетних страданий бедняков, не более.
По распоряжению Коммуны свергают статуи королей, монархические эмблемы и символы, переименовываются улицы. К счастью, решение об уничтожении ворот Сен-Дени и Сен-Мартен просто не успели осуществить. Обращение «господин» заменяется словом «гражданин».
Коммуна навязывает Законодательному собранию небывало активную законодательную работу. Немало декретов принимается по прямому требованию Коммуны, даже в области внешней политики. Так, Собрание провозглашает, что Франция отвергает завоевательные намерения, но не отказывается от помощи народам, выступающим за свободу. Особенно важными были декреты по упразднению феодальных рент без возмещения и других остатков феодализма; они привлекли массы крестьян на сторону революции.
Сразу после 10 августа Коммуна требует наказания для тех, кто пытался защищать короля. Торжественные похороны, устроенные павшим при штурме Тюильри, усиливают гнев народа против монархии и роялистских заговорщиков.
Робеспьер на этот раз без колебаний берет на себя роль представителя народа, требующего мести и расправы. Отныне он видит в борьбе против контрреволюционных заговоров едва ли не главную свою миссию. Требования расправы с заговорщиками, которые давно выдвигал Марат и которые некогда приводили его в ужас, ныне все чаще исходят от Робеспьера. В своей газете «Защитник конституции» (а она продолжает выходить под этим двусмысленным названием, означающим то же самое, что и «Защитник монархии») он сразу после 10 августа пишет: «Граждане! Вы только тогда будете жить в мире, если будете зорко следить за всеми изменниками и ваша рука будет занесена над головой всех предателей».
Робеспьер, бледневший, слушая «кровожадного» Марата, теперь проповедует народное мщение. Этот воплощенный легист, строгий законник, благоговеющий перед нормами права, оказывается способен пренебрегать ими. 15 августа он выступает в Законодательном собрании и от имени Коммуны добивается упрощенного судопроизводства, упразднения системы двух инстанций. Приговор сразу должен быть окончательным, не подлежащим пересмотру: «С 10 августа, — заявляет он, — жажда мщения народа еще не получила удовлетворения». Его поддерживают монтаньяры Собрания. Мерлен из Тионвиля требует, чтобы жены и дети эмигрантов были взяты как заложники.
17 августа Собрание учреждает Чрезвычайный судебный трибунал, и Робеспьера выбирают его председателем. Ему доверяют дело народного мщения! Но это оказывается для него чрезмерным. Он готов идти с народом, использовать союз с ним. Но не до такой степени, чтобы потерять свою независимость. Ведь эта почетная миссия может преградить ему путь для дальнейшего политического возвышения: впереди выборы в Конвент.
Жорес так объясняет отказ Неподкупного от должности: «Робеспьер уклонился из боязни ответственности и из обдуманного честолюбивого расчета. Робеспьер не любил брать на себя решающие функции, когда точные действия влекут за собой определенную ответственность. Он предпочитал роль советчика, когда умело уравновешенные слова и искусные комбинации тактических ходов позволяют уклониться от определенной и прямой ответственности. Может быть, если бы у него хватило мужества согласиться, то у народа не было бы яростного взрыва нетерпения и подозрительности, происшедшего в сентябрьские дни».
Оправдывая свой отказ от участия в Чрезвычайном трибунале, Робеспьер указывал, что он не может быть беспристрастным судьей врагов нации, против которых он всегда боролся. Но в таком случае судьями над роялистами надо было назначить роялистов! Это был жалкий софизм, речь шла не о личной вражде! Удивительно другое, Робеспьер обладал магической способностью придавать подобным доводам убедительность и серьезность там, где другой вызвал бы просто смех.
Не только Робеспьер уклонялся от суровой обязанности осуществления правосудия. Жирондисты особенно провокационно не хотели пачкать себе руки. А неторопливая работа Чрезвычайного трибунала, покаравшего нескольких второстепенных лиц, возмущала санкюлотов. Их словно намеренно толкали самим осуществить правосудие. И эта драма произошла.
В подстрекательстве обвиняли Марата, тогда как он лишь отражал настроения самого народа. Сразу после 10 августа он обрел небывалое для него состояние удовлетворенности, радости и гордости. Он ожидал теперь наказания тех, кто вынудил народ взяться за оружие и пойти на смерть в защиту революции. «Если меч правосудия поразит наконец интриганов и нарушителей долга, — писал он, — от меня больше не услышат призыва к народным расправам, жестокому средству, какое может предписать народу, доведенному до отчаяния, единственно закон необходимости».
Но проходит два дня, и Марат снова призывает к народной расправе. Подозрительная вялость жирондистов в Собрании, бездействие Чрезвычайного трибунала, поток тревожных слухов о происках роялистов возмущают его. В отчаянии он требует расправы с Законодательным собранием, «возобновившим свои адские происки». Возможно, пишет Марат, «решение более верное и разумное — отправиться с оружием в руках в тюрьму аббатства, вырвать из нее изменников, особенно швейцарских офицеров и их сообщников, и перебить их всех».
Примерно так и началось 2 сентября кровавое побоище, и на Марата поспешили свалить ответственность за него. В действительности не он один призывал к избиению в тюрьмах. Стихия мщения — порождение массового возмущения, вызванного угрозой гибели революции, голодом, политическим хаосом, а главное — страхом. Сразу после 10 августа первая радость победы быстро сменилась тревогой. Почему Собрание не пошло на отрешение короля, а лишь на его временное отстранение? Почему Собрание хочет ликвидировать Коммуну? Почему молчит Якобинский клуб? С каждым днем растет число тревожных, мучительных вопросов, терзающих сознание патриотов. Приходит грозное известие о выступлении против Франции 80-тысячной армии Пруссии. А ее жестокие и кровавые цели известны еще из манифеста герцога Брауншвейгского. Затем следует предательство Лафайета и его бегство к врагу. Сбылось еще одно мрачное пророчество Марата. 23 августа в Париже узнают, как из-за измены враг захватил город Лонгви. Он наступает на Верден, а затем откроется дорога на Париж. Множество сообщений о роялистских мятежах на юге страны, на западе, в Вандее. Жирондисты хотят, чтобы правительство бежало из Парижа. Только Коммуна лихорадочно формирует батальоны добровольцев. И в это время, 30 августа, когда Коммуна воплощает последние надежды патриотов, ей наносят удар в спину: Собрание принимает решение о ее роспуске!
Такая провокация не может не вызвать самой яростной реакции. Собрание отступает, пересматривает решение, но хаос все равно усиливается. Страх переходит в психоз массового стремления к действию. 2 сентября из уст в уста передают известие о падении Вердена. Добровольцы собираются на Марсовом поле. И тогда, как искра, распространяется зажигательная идея: прежде чем идти против внешнего врага, надо уничтожить заговорщиков в тюрьмах! Никто не в состоянии трезво подумать о целесообразности такого кровавого предприятия. Люди слишком возбуждены, потрясены лавиной все новых тревожных и
